Денис Ольшин - Волкодлак

– Стой! Стой кому говорят, – не переставая кричат они, и пытаются поймать меня.

Но мне удаётся ускользнуть от их рук, и я вбегаю в хижину.

Мне в очи сразу же въедается дым, я прижимаю рукав ко рту, чтобы хоть как-то дышать в этом пекле. Не теряя времени пробираюсь дальше в хижину, оглядываясь по сторонам и ища хоть кого-нибудь из своей семьи. Но жаркое пламя и ядовитый дым ограничивают моё зрение. Чудом я замечаю очертания какого-то человека, подбегаю к нему и вижу своего отца, а также лежащие на его коленях изодранные тела матушки и Микулы.

НЕТ, НЕТ! ЭТО НЕ ПРАВДА, НЕ ПРАВДА!

Всё моё тело дрожит, из очей моих текут слёзы. Я стараюсь дышать ровно, но это у меня не особо получается. Я начинаю задыхаться, и для того чтобы хоть как-то отвлечься, осматриваюсь по сторонам, ища сам не знаю что и никого здесь не нахожу.

Никого здесь больше нет. Никого, даже Надежды.

Я опускаюсь на колени перед отцом и спрашиваю его:

– Где Надежда?!

Но отец меня не слушает. Слишком сильно и велико его горе.

Я его трясу, но он на меня даже не смотрит. Тогда я со всей силы бью его по щеке.

От удара он поворачивается ко мне, и я вновь спрашиваю его:

– Где Надежда?!

– Я… н…н-не знаю, когда я сюда пришёл здесь были только … – не договорив, он начинает плакать над самыми близкими для нас людьми.

Надо уходить отсюда. Надежды здесь всё равно нет, а мёртвым мне не спасти её от этой нечисти. Похоже, отец не может идти сам. Но я не смогу сразу вынести его и брата с матушкой. Мой отец ещё жив, а матушка с братом уже мертвы. Их жизни мне не спасти, а тела пусть возьмет пламя Семаргла.

Я обхватаю отца и с силой увожу нас из этого пекла. С крыши падают горящие брёвна, порождая стену пламени, отрезая нам путь к выходу.

Проклятье. Как же выйти?

Пусть этот обвал и заградил нам путь, всё же одно из бревен образует своеобразный горящий мост, под которым бушует огонь.

А что если пойти по брёвнам?

Едва разглядывая эти, горящие желтым пламенем, куски дерева, я понимаю: продвижение будет малоприятным.

Я беру отца на руки и встаю на объятое пламенем бревно, отец касается моего плеча, и я смотрю в его заплаканные синие очи.

– Оставь меня здесь, сынок, а сам беги, – говорит отец побитым от горя голосом.

– Нет, батюшка. Рано тебе на тот свет отправляться. Держись, если ты упадёшь, то упаду и я.

Отец хватает меня крепче, и я встаю на первое бревно. Меня обдаёт тепло перерастающее в жар. Наши одежды начинают загораться, жар постепенно распространяется по телу, вызывая боль, из-за которой я злобно рычу, но мой отец несмотря, ни на что не произносит, ни звука. Когда я оказываюсь в паре шагов от выхода, моя нога проваливается в бревно и застревает. Отец падает на пол, ещё объятый пламенем, а моя нога, судя по всему, начинает жариться, словно мясо на огне. От этой нестерпимой боли я кричу, как не кричал никогда прежде, словно зверь, угодивший в капкан. И словно дикий зверь я выдёргиваю ногу в надежде вырваться и вырываюсь, вместе с ногой, наружу вырываются языка огня и кусочки красных углей.

От подобной боли моё сердце начинает биться с невероятной скоростью, разгоняя кровь в теле и давая мне приток силы.

Я беру своего отца всего объятого пламенем и стрелой выбегаю из горящей хижины. Как только мы оказываемся снаружи, я кладу его и сам ложусь катаясь, дабы сбить с себя пламя.

Мужики подбегают к нам и обливают ледяной водой.

Измучившись после увиденного и пережитого мною, я ложусь спиной на мягкую траву, приводя мысли в порядок, смотрю на луну и звёзды в ночном небе.

Вера сказала, что им нужна Надежда и наверняка нужна им живой. Ведунья поведала, что к началу второго месяца зимы я останусь последним из своего рода. Значит, пока это время не настало, она будет невредима. Вера также упомянула, что завтра их здесь не будет. Забавно, раньше я бы просил богов, чтобы завтра наступило поскорее, сейчас я хочу замедлить время, дабы успеть поймать негодяев, похитивших мою сестру.

Прямо надомной появляется запыхавшийся Добромысл. Он садится на колени и говорит:

– Мы думали ты погиб.

– Вы были не далеки от правды. Вы здесь ничего не видели? Кроме пожара конечно.

– Видели… как от вашего дома, в сторону леса, тянутся кровавые следы.

– О боги!

– Что там произошло? – спрашивает Добромысл.

– Матушка и брат мертвы, Надежду забрали.

– Да что же это твориться?!

Я беру его за локоть и говорю:

– Помоги мне встать.

Он тут же берёт меня за руки и помогает мне подняться. Я делаю глубокий вдох, позволяя холодному ночному воздуху отчистить мою грудь от дыма. И снова обращаюсь к Добромыслу:

– У меня к тебе ещё одна просьба. Не мог бы ты дать мне свою рубаху, а то моя … – я показываю на свою сожжённую рубаху, висящую на моём теле, словно порванная тряпка.

Через дыры в рубахе видны обожжённые места на всём моём теле.

– Конечно. – Отвечает он, не колеблясь.

Мигом снимает с себя рубаху, я делаю то же самое.

Теперь ожоги на моём теле отчётливо видны, а о ногах вообще не стоит упоминать. Самое удивительное то, что волосы и борода почти не тронуты огнём. Вот уж везёт.

Взяв рубаху Добромысла, я надеваю её на себя. От соприкосновения с ней ожоги начинают болеть.

Но эта боль ничто по сравнению с той, которую я испытал в хижине, и я не имею ввиду огонь.

Я кладу руку на плечо друга и, улыбнувшись, говорю:

– Благодарствую, дальше я сам.

После чего я направляюсь к своей хижине. Однако Добромысл следует за мной.

– Что это ещё должно значить – «дальше я сам»?

Открыв ящик, я надеваю кожаный пояс и насаживаю на него оружие, одновременно отвечая ему:

– То и значит. Я справлюсь и без твоей помощи.

Достав кинжал и закрепив его на поясе, я надеваю на ноги чеботы вместо лаптей и продолжаю говорить:

– Я пойду один. Они забрали мою сестру, но совсем недавно, надеюсь, я смогу найти их по следам. Если пойду, завтра или хотя бы подожду пару часов, потеряю их.

– Давай хотя бы мужиков соберём.

Я издаю лёгкий смех.

– Посмотри на них. В их глазах страх ещё сильнее, чем на вече. Они не пойдут со мной ни за что на свете.

Порывшись в ящиках, между верёвкой и подковами я нахожу два пригодным факела, и выхожу.

– Тогда я пойду с тобой, – говорит Добромысл, как только я вышел, преграждая мне путь.

Я качаю головой.

– У тебя жена, сын, да и второй на подходе. Нет, жизнь лучшего друга я не собираюсь подвергать опасности. А мне терять нечего.

– Да ты из ума выжил. Хочешь пойти в лес один, неизвестно за кем? Да ещё собираешься при этом уцелеть и спасти свою сестру! – Добромысл качает головой. – Нет, одного не отпущу.

Я печально улыбаюсь и говорю ему:

– Добромысл, прости меня.

– За… – не успевает спросить он.