Денис Ольшин - Волкодлак

Наконец подходит время, перед людьми встаёт мой отец и говорит:

– Здравствуйте, с кем я сегодня не встречался. Мы собрались сегодня здесь, дабы обсудить, как нам обезопасить себя и наши семьи.

– Да чего тут обсуждать, надо покончить с этой напастью раз и навсегда! – выкрикиваю я хрипящим голосом из толпы и получаю дружественные возгласы.

Отец не замечает меня и говорит:

– Ну и кто у нас там за смельчак. Выходи, расскажи нам, как ты это предлагаешь сделать.

Ну, пошли.

На моём лице появляется улыбка, а мои глаза искрятся радостью. Моё сердце начинает колотить с бешеной скоростью, разгоняя кровь по телу, вгоняя в краску. С глубоким выдохом, я поднимаюсь со скамьи, наши глаза встречаются – на его лице появляется удивление. Подойдя к отцу, я и встаю бок о бок с ним, улыбка, предназначенная для отца, исчезает на её место приходит каменная невозмутимость. Однако порозовевшая кожа выдаёт ураган чувств.

– Как вам всем известно, я Олег Стрижинский. Не знаю, ведомо ли вам, но сегодня Даша Мафьевна была найдена мёртвой, полностью обескровленной. Хотя конечно известно. Кто-то более правдивую историю, кто-то изрядно приукрашенную… Я не сомневаюсь, что такое ждёт каждую женщину в нашей деревне. Как это уже случилось с Верой, Дашей, Ирой и так ещё долго можно называть имена погибших, да и вы тоже их прекрасно знаете. И сколько же нам терпеть беспредел этих чудовищ? Скольких нам ещё нужно потерять, дабы вы поняли, что мы должны дать им отпор? Чтобы вы подавили в себя страх, заставляющий вас закрывать глаза, опускать голову, и бубнить себе под нос о сожалении и негодовании!?

– Да кто ты такой чтобы судить нас, кто дал тебе право!? – кричит Скороговор.

– О как ты запел! – вмешивается Мудроглас. – А недалече как вчера именно так себя и вёл! Говорил: «Ай-ай как нехорошо». Словно баба какая!

– Ты кого это бабой назвал!?

– Ясное дело кого! Хотя ты прав. Не баба; у неё смелости то побольше будет! А до Олега тебе как до верхушки берёзы с твоим пузом.

– Ах ты, псина, вот я тебе сейчас…

Прежде чем они начали буянить, их хватают и не дают сцепиться. Дом наполнился возгласами поддержки, осуждения и оспаривания, чьё пузо больше.

– А НУ ВСЕ ЗАМОЛКЛИ!!!! – громогласно ревёт отец, чуть ли не стреляя искрами из очей, аки Перун, коего он же и отверг.

И всё же грозный рык да угрожающий взгляд приструнивает толпу, заставляя их сесть по местам. Даже я невольно подкашиваюсь перед отцовским духом, лишь только сила воли заставляет меня выпрямиться, пока никто не заметил.

Отец поворачивается ко мне:

– И как же ты намерен это сделать? Как вы все намерены сделать это?! Вы ведь даже не знаете, с чем имеете дело! Вас просто перебьют, никто не выживет!

– Для этого нам понадобиться нарушить один из твоих запретов, – говорю я холодным, твёрдым голосом.– Мы должны пойти к ведунье. К той самой, которая спасла мою сестру и даже матушку при её рождении, не говоря уже о помощи доброй половине земляков если не всем.

– А Олег дело говорит. – Доносится из-за скамей.

– Нет! Выходить ночью в лес к врагу глупо и смертельно опасно, покуда я старейшина не один из вас и носа не сунет в лес. К тому же мы христиане и должны ими оставаться. А каждого кто не согласен, я лично посажу на кол!

– Тогда начни с меня. Ибо я славлю своих богов, не встаю на колени перед совершенно чуждым для меня.

– Закрой свой рот, пока я его не закрыл, – шёпотом говорит мне отец.

– Это вече здесь всем разрешается право голоса. Даже не знаю, что ты обрёл в Царьграде, да и не хочу знать, если это заставляет предавать огню память предков. Вот только не об этом у нас разговор был.

– Ты говоришь о праве и уважении обычаев. Но сам же их нарушаешь.

Играешь на обычаях, отец, уводишь разговор в другое русло. Многому же ты научился у Владимира.

– Ты должен слушаться своего отца относиться к нему с уважением. Как ты смеешь говорить о том, чего сам не соблюдаешь?

– Я хотел бы, отец, очень хотел соблюдать их, но каждый из нас выбрал разные стороны. И хватит уже избегать нашего основного разговора. Наши обычаи, как и наши боги, устоят, не смотря на все ухищрения поганых, нам же надо думать, как выдворить эту заразу. Частокол, стены и ров не помогают, потому что, как вы все и так знаете, ровно на следующий день он исчезает, словно его и не было. Сборы ополченцев и вылазки в лес, тоже ничего не дали, даже больше. Часть просто напросто не вернулось, как и тех жрецов коих ты призвал из Киева. А сколько это длиться? Ведь не месяцы, отец, ГОДЫ. Мы уже так свыклись с потерями еды, зверья, людей, как будто это обычное дело. Да я младше многих из вас и мудрости во мне куда меньше. Но даже я понимаю, что беда не уйдёт сама собой, если мы будем просто собираться и обсуждать её. Надо предпринимать попытки находить решения и использовать их. И вот он я стою здесь перед вами, говорю о способе избавиться от нечисти, который вы и сами нередко обдумывали про себя. Ты обязан принять это решение ради своего народа. А если ты отказываешься от него из-за своей веры, оставляя нас ни с чем, так откуда тогда возникнет уважение не то что моё к тебе, но и твоих земляков, отец?

После этих слов отец ударяет меня в лицо прямо туда же. На этот раз я удерживаюсь на ногах, но с большим трудом.

– Пошёл вон! – кричит на меня отец.

Я поворачиваюсь к людям.

– Пойдёт ли со мной кто-нибудь или вы так сильно боитесь моего отца?

– Пошёл вон! – снова кричит отец.

Я не отвожу от них взгляда, прошибаю их им, читаю страх, скованность и совершенное нежелание перечить моему отцу.

Я направляюсь к выходу и, остановившись в дверях говорю:

– От этого собрания мало толку.

После чего выхожу за дверь.

Снаружи свежо, прохладно, спокойно.

Отец снова победил. И ладно, если это было бы между мной им, но наставить почти всех односельчан против моего призыва, обречь на медленную смерть в страхе и отчаянье. Самое печальное, что он знает. Знает и не желает принимать очевидное.

Батюшка, ты же знаешь, нет иного пути, нет и не будет. Когда ты перестанешь ходить слепо уверенным, в своей «непобедимой» религии? Когда ты, наконец, примешь истину такой, какой она есть и поведёшь людей к спасению? Одумаешься ли ты, пока не стало слишком поздно?

Я хватаюсь за голову, прислоняюсь к стене хижины, съезжаю по ней на землю.

Пусть. Пусть прячутся, пусть остаются в неведении, но я не желаю этого, не желаю прятаться в норе как крыса, я желаю знать, желаю бороться. Надо идти к ведунье её дар прорицания поможет мне, должен помочь.

Я поднимаюсь на ноги и направляюсь к хижине ведуньи.

Её хижина находится на отшибе другого конца деревни, однако много времени это не займёт.