Дмитрий Попов - Кольцевая дорога

Дорога привела нас прямиком к мосту. Видно, что мост был старый: дерево его почернело от времени. В настиле зияли дыры, перила были сломаны в нескольких местах. Никто, видно, за мостом не смотрел, некому было его чинить. А что, дорога заброшенная, и мост такой же. Подошел я к краю настила, встал осторожно ногой на досочку. Хоть и потемнела от времени, но ничего, держит доска. Можно было по ней идти.

А Устинарья отстала. Склонилась к траве, рассматривала там что-то. Внимательно так рассматривала, ну чистый следопыт. А ведь она такая и есть, подумал я. На охоте без этого никак нельзя. Вернулся я к девушке, присел рядом.

– Недавно здесь повозки проехали! – сказала она. – Груженые, и тяжело: вон как трава примялась. Выехали из кустов. Видишь, ветки сломаны? Значит, по лесу к мосту пробирались тайком, не хотели, чтобы их видели.

– Зачем бы это они? – спросил я.

– Должно быть, торговцы эти тайные товары возят.

– Товары, которые властями запрещены?

– Да.

– А поехали они через мост и на ту сторону реки?

Устинарья молча кивнула.

– Ох и рисковые они, должно быть, эти торговцы: по такому мосту с тяжело гружеными повозками ездить опасно – можно весь товар в реке утопить! – заметил я, мрачнея. – И для нас это плохо: нам ведь в ту же сторону шагать, по этой самой дороге.

Пошли и мы через мост. На середине я не удержался, остановился и вниз посмотрел. Высоко, однако. Но не выше, чем с нашей городской плотины смотреть. И сразу мне стало ясно, почему реку, а за ней и станцию назвали Лепестковой. Под мостом, кружась по воде, проплывали белые яблоневые лепестки. Каждый лепесток был словно крошечная лодочка. И их было много, они засыпали всю реку. Красота! А еще сверху, с моста, мне вдруг так захотелось подняться в небо. Не удержался я, попробовал: вдруг получится. Только без толку, конечно: не вернулся ко мне мой дар, нечего об этом и думать. Грустно мне стало, и красота речная показалась не такой уж и красивой. Ни к чему мне это теперь.

Перебрались мы с Устинарьей на другой берег реки и заторопились дальше.

– Плохо, что никакого оружия у нас нет! – вдруг сказала девушка. – Не нравятся мне эти следы. Кто знает, какие люди в тех повозках сидят, что тайные товары возят?

– Даже если бы у нас и было оружие, что толку? – пожал я плечами. – Ты им пользоваться теперь не можешь, а я и не обучен им владеть. Вот разве что палку себе попробую найти. Крепкую, вроде посоха.

Кулачные бои, что у нас в Эриаке устраивались каждую осень после сбора урожая, я не любил, а вот на палках со сверстниками сходиться доводилось. А что? Руки у меня сильные, а ноги не только на высоте, но и на земле стоят крепко. Свернули мы в лес и поискали себе оружие. Вскоре я поднял с земли вполне подходящий сук, увесистый, немногим более моего роста. Хорошая такая палка, гладкая и совсем почти прямая. Покидал я ее из руки в руку, оценил. Вместо дорожного посоха будет и для драки, случись чего, подойдет. Гляжу, и Устинарья подобрала себе похожую по руке. Только собрался я дальше идти, как охотница меня остановила.

– Слышишь? – спросила она меня.

– Нет. А что я должен слышать?

– Женщина кричит.

– Где?

– Дальше по дороге.

Ну и слух у Устинарьи оказался! И немудрено, она все-таки охотница. Я услышал крики, только когда мы осторожно так, лесом, ближе к тому месту подобрались. Девушка в лесу словно преобразилась: ступает беззвучно, ни веточка под ее ногой не хрупнет, ни кустик не шелохнется. Крадется между деревьев словно тень себя самой. Не услышишь и не разглядишь, мне бы так.

Подобрались мы с охотницей поближе к дороге и засели в кустах. И вижу я сквозь ветки девицу, которая вопит что есть мочи. Но похоже, что не от страха она вопит, а ругается на кого-то. Горячо так ругается, от всей девичьей души. За спиной девицы прячется белый пони, маленькая такая лошадка. И вот она-то, как я замечаю, боится. По-настоящему боится, даже шерстка ее белая дрожит. А девице хоть бы что, она страха не ведает. Бесстрашно себя ведет.

Дорогу девице загородил верзила. Высокий такой, одетый в обноски. Только видно, что обноски эти были когда-то одеждой богатого человека, торговца или даже благородного. На боку у верзилы висит меч, а на рукояти меча сияют драгоценные камни. Тоже, выходит, не простое оружие. Хотя сам-то верзила так прост, что дальше некуда: за лигу видать, что разбойник. На лице застарелый шрам, и все-то оно у него какое-то кривое, глаза злые и бегают так нехорошо. Разбойник презрительно усмехается: видно, что с девицей он играется пока. В кошки-мышки. А как наиграется, быть беде.

Помимо верзилы я насчитал еще четверых разбойников. Но эти уже не такие здоровяки: и ростом пониже, и статью пожиже, как у нас говорится. Одеты в совсем уже рванье, но оружие и у них хорошее: все при мечах, а двое еще и с копьями. Короткими, правда. Может, даже и самодельными, но радости это нам с Устинарьей вряд ли добавит. Ведь как с ними справиться, если на две наших палки выходит не меньше пяти их мечей? А справляться как-то нужно. Добрым словом, вижу, здесь не помочь: доброе дело требуется. Желательно подкрепленное кулаком и каленой сталью. Только где ее взять в глухом лесу, эту каленую сталь?

Ну, думаю, один у меня выход: попытаться отвлечь разбойников на себя, а девица тем временем пусть ноги уносит вместе со своим пони. А еще лучше уносит на нем. Зачем она с лошадки-то со своей слезла? Храбрость захотела показать? А показала глупость свою. Кто же с разбойниками разговоры говорит? С ними или драться нужно, или бежать что есть мочи. А в ее случае и выбора никакого нет: только бежать. Спасаться. Ну, это я так еще мягко выразился. А хотелось-то мне другого чего сказать, да вслух нельзя было: при дамах такие вещи не говорят. Потому что, вижу, мне свою голову подставлять придется, чтобы эту отважную, но глупую девицу из беды выручить. И еще непонятно, как оно все повернется: слишком уж много мечей на одну мою палку. Я-то ведь, в отличие от Устинарьи, никогда себя воином не считал. Да и она теперь не воин, потому как оружие в руках держать не может. Плохи были наши дела.

Верзиле, видно, игры уже надоели: он перестал ухмыляться и протянул свою ручищу к девице. Схватить ее захотел. Но та оказалась проворней: увернулась, выхватила из ножен на поясе кинжальчик и ткнула им верзилу в руку. Верзила взвыл от боли. Зажал другой рукой пробитую ладонь и лягнул отважную девушку. Ногой лягнул, да с такой силой, что та отлетела на обочину дороги и упала в траву. Разбойники кинулись к ней.

Ну, думаю, пришло наше с Устинарьей время: лучшего момента для внезапного нападения не будет. Перехватил я поудобнее свою палку и выскользнул из кустов. Первого разбойника я свалил просто: настиг и ударил сзади по голове. Тот не издал ни звука, сразу упал. Второй, видно, успел что-то заметить. Вот только развернуться не успел: получил палкой в лицо, завопил от боли и свалился в дорожную пыль. На этом мое везение кончилось. Вернее, наше с Устинарьей везение, потому что охотница, как выяснилось, с палкой управлялась гораздо хуже. Ясное дело, это все же не оружие. Вернее, не настоящее оружие: к палке тоже привычка нужна. У охотницы ее, конечно, не было. Поэтому Устинарья никого из разбойников свалить не могла.