Аркадий Афонин - Золотой город. Возвращение мирров

Среди горожан не было ни одного молодого, веселого лица, лишь сутулые спины с усталыми, опущенными плечами и вздутыми от тяжелой работы венами на руках. Люди иногда переговаривались, но так тихо, что их не слышали даже соседи.

Они будто не замечали художника и продолжали покорно приближаться к башне, обходя его, как столб, оказавшийся на их пути. Но горожане уже не интересовали художника: так бесцветны и невыразительны были они. Неожиданно его внимание привлек один единственный человек, чья огромная фигура выросла над толпой. Высоко поднятая голова, не покрытая капюшоном, с копной густых светлых волос, перетянутых кожаным ремешком, и ярко освещенная Роцией, удивила художника.

Он не мог оторвать свой взгляд от его лица и фигуры. Крупный, в серой одежде с высоко засученными рукавами, поверх которой был наброшен кожаный фартук, он очень отличался ото всех: немолодой, но бодрый, он приближался к художнику твердым, уверенным шагом. Человек шел, оглядываясь вокруг, он как будто искал знакомое лицо. Ненадолго останавливался, что-то спрашивал у горожан, создавая некоторое оживление, и шел дальше.

И вдруг один из мальчишек, стоявших рядом с художником, негромко крикнул, разрывая глухую тишину площади:

– Я здесь, дядюшка!

Высокий человек сразу же откликнулся на его зов и, раздвигая толпу, подошел к ним. Вблизи он совсем не был похож на других горожан. Говорил и смотрел прямо, не оглядываясь по сторонам. В его мощной фигуре не было покорности, как в других, хотя и чувствовалась усталость в крепких руках. Его открытое лицо оживляло серую толпу.

– Здравствуй, незнакомец, – заговорил мужчина.

В тот же миг, услышав его голос, стоящие рядом горожане, словно проснувшиеся от внезапного прикосновения, стали поворачиваться и здороваться, и даже древние старики уважительно кланялись ему. Взгляды многих невольно останавливались на художнике, так ярка была его одежда. Они признавали в нем важного господина и тоже с почтением кланялись, удивляясь его доброжелательной улыбке, а также тихому незатейливому свисту яркой птицы, сидящей на его плече.

– Почему ты улыбаешься, незнакомец? – спросил дядя мальчика. В его словах звучала тревога за жизнь художника. – Наверное, тебе надоела спокойная жизнь, а может, ты чувствуешь себя слишком свободно в такой клетке, как наш город? Смотри, Пирр за смех и пение может наградить другой клеткой, поменьше. Вон в той башне.

Слова мужчины не вызывали сомнения. Чувствовалось, что он знает, о чем говорит.

– Я никогда не жил спокойно и не собираюсь так жить. Даже в самые тяжелые минуты мы с птицесветом поём, а не плачем, – ответил художник. – Если мне хорошо, я не пытаюсь это скрыть. И если в безлюдном городе в течение всего дня гуляет только ветер и маленькие дети, а потом вдруг появляются живые люди, то почему мне должно быть грустно.

Мне хорошо, и я радуюсь, – продолжал путник, улыбаясь всем, кто стоял рядом с ним.

Горожане, много лет не знавшие радости и не слышавшие смеха, смотрели удивленно на молодого, странно одетого человека.

– Мне нравится твоя прямота и откровенность. Хотя бы кто-то видит в нас живых людей, а не загнанных тяжелой работой животных, – проговорил, вздыхая, мужчина.

Все, кто стоял рядом, еще ниже опустили плечи, показывая, что полностью согласны с его словами.

А мужчина продолжал говорить сурово и правдиво:

– Мы все здесь не люди, а живые существа, с сердцами, полными печали, и руками, уставшими от тяжелых трудов. Дрессированные собачки, готовые лаять и прыгать, когда прикажут.

В его речах было столько печали, что улыбка вмиг слетела с лица художника. Он молчал, не желая бросаться бесполезными словами, а когда захотел что-то спросить, в толпе пронесся тяжелый вздох, и все подняли головы вверх. Художник тоже посмотрел на стену рядом с башней. Там появился человек, позади которого развевалось несколько штандартов. Глашатай был в темном шлеме с черно-белыми перьями и большим серым свитком в руках.

Охапка оперенья была гуще и выше, чем у Грета. Так можно было отличить старший чин воина.

Художник присмотрелся, желая разглядеть за глашатаем своего нового знакомого. Но среди стражников его не было.

– Где же Грет-Простак? Когда я был на стене у башни, – прошептал юноша, – там был молодой стражник. Куда он пропал?

Эти слова очень удивили мужчину. Он внимательно посмотрел на незнакомца, ещё не совсем понимая его:

– Ты был на стене? Как ты туда попал?

Мальчишки, стоявшие рядом и внимательно слушавшие разговор двух взрослых людей, не дали ответить художнику, а сами принялись, перебивая друг друга, рассказывать ту историю, которая недавно произошла на площади и свидетелями которой они были.

Рассказ их был сбивчив, но понятен и вызывал у этого мужественного человека улыбку. Он оживился и едва сдерживал смех. Глядя на живые лица, взволнованных ребят, художник тоже улыбался, слушая, как вся эта история воспринималась со стороны детскими глазами.

– Да, любому стражнику понятно, что ты важный гость, несмотря на твои пыльные и разбитые сапоги и мятую рубаху, – пошутил мужчина, намекая на несообразительность городских стражников и их глупость. – Твоя одежда, и вправду, может ввести в заблуждение любого, кто обитает в нашем городе.

Однако благодаря этому, ты побывал на городской стене, а еще никто из горожан не был там, кроме строителей, знавших секреты замка. Все они сейчас сидят в казематах крепости, а те, кто пытался обойти духов замка, оказались в другой башне.

Разговор был прерван глашатаем, который, развернув огромный свиток, очень громко, чтобы его услышали собравшиеся на площади, начал читать УКАЗ:

«Всем, всем, всем жителям Пиррштада и всего протектората, – начал глашатай. – Через месяц в городе состоятся торжества в честь мэра Пирра. В замке будет дан бал, на который приглашены все знатные вельможи королевства и богатейшие торговцы. В этот торжественный, праздничный день назначается бракосочетание мэра нашего города Пирра Великолепного с девицей Элли – дочерью кузнеца Плэя».

Как только горожане услышали эти слова, тревожный гул пролетел над толпой.

– Моя дочь? – прошептал мужчина. Лицо его заметно побледнело, а в голосе звучало столько горечи и любви, нежности и тревоги, что у каждого, слышавшего эти слова, сердце заныло от боли.

Художник понял, о ком идет речь, и положил руку на плечо кузнеца, желая поддержать его в трудную минуту. Еще мгновение

назад, такой уверенный и сильный, теперь Плэй был подавлен. Казалось, что вся копившаяся годами усталость легла на могучие плечи и безжалостно клонила тело к земле. Но слабость была лишь минутной, и кузнец справился со своим горем, выпрямился, крепко сжал руку художника в благодарность за поддержку. Посмотрев вверх на крепость, он твердым голосом произнес: