Мария Костылева - И пришёл великан. Часть 2

5.

Мильс в самый последний момент передумал и на конкурс всё-таки пошёл. Правда, был он какой-то словно пришибленный, задумчивый, молчал ещё больше обычного – то есть, даже не отвечал, если к нему обращались напрямую.

Тальвин же, напротив, взбодрился, повеселел. Ронха с удовольствием убедилась, что хромает он действительно меньше, да и по её ощущениям нога начала заживать. Теперь её целительских навыков, пожалуй, будет достаточно, чтобы вылечить князя окончательно. А потом, с новыми силами, можно и в Черевеск…

Заняли места в третьем ряду: Ронха и Нарай в центре, Тальвин с Мильсом по бокам. Новенькая сцена, увитая бело-розовыми деревянными цветами, выглядела очень нарядно. Судьи сидели сбоку, на специальной резной скамейке, и держали в руках довольно-таки кривые таблички с цифрами.

– Душевненько, – пробормотал Тальвин. – Скажи, Ронха, у вас в Дымной тоже такую… такой балаган устраивали?

– Во-первых, не в Дымной, а в Дымном, – с достоинством поправила его Ронха. – А во-вторых, у наших и без того полно дел.

– Так у этих, наверное, тоже полно дел. Тебе же сказали, раз в круг конкурс проводят, не каждый же день… Интересно, а судей они выбирают из соображений, у кого лицо одухотворённее?

Ронха пригляделась к судьям и тихонько фыркнула.

На резной скамейке сидели двое: полная, улыбающаяся женщина, чьи глаза были устремлены в небо, и молодой человек – русый, вихрастый, с вытянутым лицом и до того отрешённым взглядом, что его можно было принять за слепого.

Потом Ронхе пришлось зажать рот рукой, чтобы не засмеяться, потому что к скамейке маленькими приставными шагами шла кудрявая беловолосая старушка, явно не от мира сего. Лицо её светилось так, словно бы на каждом шагу ей открывался лик какой-нибудь из Богинь, а может, и всех трёх.

– Ну тебя, – Ронха постаралась сделать более серьёзную мину. – Искусство, между прочим, возвышает.

Это было папино выражение, и откуда оно всплыло в голове, Ронха не знала, но всплыло очень кстати – во всяком случае, Тальвин на это только скептически хмыкнул и замолчал на целых пять минут.

А потом начался концерт, и все попытки заткнуть князя неизменно проваливались. Первый же исполнитель, парень с гармошкой, вызвал у Тальвина неподдельное сочувствие.

– Смотри, он как будто кузнечные мехи выдувает. Он же как помидор, и по цвету, и по форме… Ох, нет. Всё же было так хорошо, зачем надо было начинать петь?

– Тихо вы! – шикнула на них Нарай.

Ронха, сдавленно хрюкавшая в ладони, только головой мотнула. Тальвин же развёл руками: дескать, я-то тут причём?

Дальше было хуже. Тальвин ни одного исполнителя без комментария не оставил. Может, пели-то они и хорошо, но Ронха куда больше была занята тем, чтобы не расхохотаться во весь голос, чем прослушиванием. На конкурс приходили самые разные люди: девушки в ярких платьях, пожилые мужчины, женщины под сорок, которые одевались и вели себя так, будто им семнадцать, и многие, многие другие. Песни тоже были разные: и весёлые, и прочувствованные, и занудные, и те, что Тальвин очень точно называл «криками души», потому что их именно кричали, а не пели, да так, что хоть уши затыкай. Последних тёмная малодровская публика иной раз провожала свистом, но в целом, зрители вели себя вполне прилично, и зрелищем наслаждались вовсю. Пели что-то незнакомое и не очень складное, отчего Ронха заключила, что тексты и музыка, скорее всего, собственного сочинения. По всему выходило, что концерт устраивался не столько ради соревнования, сколько ради возможности жителям Малых Дров как-то самовыразиться. Мало кто из зрителей не побывал на сцене – видать, все они так или иначе готовились к празднику.

Ах, до чего же это был весёлый и тёплый вечер! Кажется, только Нарай по-прежнему пыталась отыскать в посёлке жемчужины талантов; даже те, кто выступал, становились серьёзными только на то время, что находились на сцене, а потом начинали подшучивать над собой же. Впрочем, были ещё женщины, мнившие себя великими артистками, но таких нашлось единицы.

К середине концерта на сцену вышла девочка. Многие из зрителей тут же заулыбались – девочка была светленькая, со смешной тоненькой косичкой, с ямочками на щеках и большущими ореховыми глазами.

Она пела песню про зайчика.

Это была единственная песня из всех, которую Ронха знала, как знали её, наверное, все лакеннцы едва ли не с самой колыбели. Голос у девочки был звонкий, чистый, улыбка широченная, а тонкие руки распахивались, как створки окна. Это смешное существо с косичкой задевало что-то глубоко скрытое в душе, трогало какую-то струну – и видом своим, и голосом.

Хлопали ей громче всех. Даже Тальвин снизошёл.

– Подрастающее поколение, по-моему, им всем фору даст, а?.. – вполголоса заметил он. – Эй, Ронха, ты чего?

Ронха замотала головой и вытерла щёки. Пройдёт, мол, всё хорошо.

Она сама не знала, с чего вдруг разревелась. Ну, подумаешь, девочка. Подумаешь, поёт чистенько. Может быть, дело всё в том, как она улыбалась? Или в том, как растопыривала ручки, словно собираясь обнять весь мир?..

Девочка, тем временем, ещё раз поклонилась, смешно свесив косичку, а потом спрыгнула со сцены и подбежала к какой-то женщине. Кинулась ей на шею, принялась взахлёб делиться впечатлениями…

Ронха отвернулась.

На сцену, тем временем, вышли новые исполнители. На сей раз их было двое: парень и девушка. На них были лакеннские национальные костюмы времён довеликанских войн – расшитые зелёным и жёлтым рубахи, жёлтые сапоги с загнутыми носами… Специально, что ли, шили к конкурсу? Или завалялось в бабушкином сундуке?

Ронха полагала, что эти двое начнут петь что-нибудь лакеннское, народное – тем более, что парень вышел не с пустыми руками, а с трещоткой – но верно ли было её предположение, выяснить так и не удалось.

Концерт пришлось прервать.

Первым всадников увидел мальчишка, сидевший на заднем ряду и отчаянно скучавший. Его оклик и привлёк всеобщее внимание; зрители заоборачивались, а стоявшие на сцене артисты, вместо того, чтобы петь, стали вглядываться вдаль. Всем казалось, что они уже слышат тревожный копытный перестук, при том, что расстояние до незваных гостей, хоть и стремительно сокращавшееся, составляло ещё несколько криков.

Люди взволнованно загудели, повставали со своих мест.

– Военные, – сказал Мильс, которому его рост помогал видеть поверх голов.

Тальвин покачал головой и процедил сквозь зубы:

– Не нравится мне это.

– Почему? – заволновалась Нарай.

– Да потому что не на прогулку явно собрались.

Он оказался прав. Впрочем, никто и не сомневался, что появление всадников в военной форме является именно дурным знаком. Когда они приблизились, все затихли, даже дыхание затаили.