Глеб Селезнев - Племя – исток, племя – исход

– Трусость или смелость тут ни при чём. Дело в выборе стороны, – Тэтрэваа помолчал немного, а затем продолжил. – Птах был настойчив. Он прибежал сюда и вынес из арду Рог Сердец…

– Я его слышал! – перебил Цзара.

Тэтрэваа слегка нахмурился при этих словах и продолжил, словно слегка насторожившись:

– Да, он успел вострубить один раз, прежде чем скварны его застрелили. Он знал, что это ни к чему не приведёт: ни одного племени рядом нет на несколько тысяч шагов вокруг, а в племени Дождей никто бы не встал против Мергалона, кроме них троих, и это он знал тоже. Ни я, ни мой отец, ни Ткунтву не сделали бы этого. Мы все стояли в стороне. Встать бы мог только ты, если бы был здесь… – он замолчал, как будто не окончив фразу, но при этом уверенно смотря на Цзару и твёрдо закрыв рот.

– Я… – негромко протянул Цзара. – Что ты… у меня бы не хватило духу. Я не Птах…

– Ты бы не смог сделать иначе, даже если сам об этом не знаешь.

Цзара напряжённо потеребил волосы.

– Зачем ты говоришь мне это?

– Пошли в сад рýхи. Нужно, наконец, обернуть твоих друзей.

И Цзара поплёлся за Тэтрэваа, силясь понять, чего тот от него хочет и одновременно скрутить в груди всё нарастающую боль, вызванную этой фразой – «обернуть друзей». Ведь и правда, хоть с братьями Ишки и Кидцши он не был так близок как с Птахом, но всё же ближе этих троих ему в племени не был никто.

Пока они шли краем стоянки, Цзара с комом в горле смотрел на туамов, оставшихся в племени. Женщины рыдали и стонали, как никогда на его веку. Оставшиеся охотники и не доросшие до копья юнцы скорбно пытались собрать свои силы и мысли, дабы вернуться к обычной жизни, которая теперь должна была стать ещё тяжелее. Воздух был полон тревоги, сквозь которую приходилось продираться, словно сквозь липкую паутину.

Они молча перенесли тела погибших в сад рухи, и молча стали собирать с приземистых деревьев огромные плотоядные листья, стараясь не касаться голыми руками ядовитой влаги, выступающей в местах разрывов. Они также безмолвно уложили покойников на пустые, не заполненные ещё места и, не сказав друг другу ни слова, стали аккуратно заворачивать их в живые саваны, предварительно сняв с них всю одежду и украшения. Уложив получившиеся коконы на выбранные места, Тэтрэваа и Цзара слегка приткнули прилистники в разрыхлённую землю могил и, закончив ритуал, сели, как полагалось, у ног обёрнутых. Через пару дней листья рухи уже должны будут пустить первые корни в землю, а внутрь коконов, естественным образом укрепившихся и отвердевших, начнёт поступать сок, обращающий в память всё живое. Через два года на этом месте будут стоять уже три новых дерева рухи, скорбящих о всех ушедших вслед за лунами и валарами.

Тэтрэваа закурил и, выпустив несколько клубов синего дыма, передал трубку Цзаре, продолжая прищурившись смотреть в воздух перед собой. Его обветренное, постаревшее раньше времени лицо казалось таким же сухим, неспособным к движению и почти мёртвым, как и деревья, что их окружали. Цзара редко общался с этим вечно печальным болезненным туамом, даже несмотря на то, что они вот-вот должны были стать родственниками, и вообще знал не много о его несомненно богатой событиями жизни, но тем не-менее его поражали порой рассуждения и какие-то нездешние фразы, произносимые им иной раз.

Жизнь Тэтрэваа была для Цзары загадочной и тёмной, как мгла в пещере. Будущего родственника нельзя было назвать немногословным, и говорить он очень даже умел, не в пример Цзаре, однако рассказов о его жизни, точнее о той её части, которая была проведена вдали от племени, молодой туам совсем не слышал. Лишь слухи и обрывки чужих домыслов давали туманное представление о его работе посланника или гонца – существовала такая должность, когда Цзара ещё был ребёнком. Тэтрэваа был одним из последних таких посланников и видел, скорее всего, как весь Хааск прогибается постепенно под напором Мергалона, как всё приходит в упадок, как туамы превращаются в рабов. А уж об отдельных эпизодах его странствий и говорить нечего – о них, наверное, не знал никто, кроме него самого.

– Семья Туэтцы теперь не даст тебе покоя, – заговорил Тэтрэваа.

Цзара молчал, не зная, что ответить. Он и так осознавал, что теперь, после того как погиб Птах – тот, кто однажды вселил в его душу какое-то тревожно-тоскливое чувство, рассказывая о местах в которых бывал; после того, ЧТО тот сделал перед смертью, неприятностей у него станет намного больше. Они и раньше были – тех, кто так тесно общался с пришедшим от луноглазых всегда недолюбливали, правда далеко не все, а на выражавших свою неприязнь открыто Цзара всегда старался демонстративно не обращать внимание. Теперь же вражда с Туэтцей и его родственниками возрастёт многократно, особенно вкупе с нынешней ситуацией в племени. А он остался почти один…

Тэтрэваа, забыв о трубке, которую Цзара так ни разу и не поднёс к губам, смерил глазами собеседника, всё больше мрачневшего и углублявшегося в свои мысли, и медленно проговорил:

– Тебе лучше уйти из племени.

Цзара встрепенулся. Некоторое время он молча таращился на брата своей будущей жены, прежде чем сбивчиво ответить:

– Т-ты что… да плевать я хотел на этого Туэтцу. Раньше терпел и сейчас стерплю. Да вождь сам его скоро с поста снимет, продолжай он в том же духе. Всё племя уже извёл, кладовщик прокисший.

– Дело не в этом, – вздохнул Тэтрэваа. – Хотя и в этом несколько тоже. Но главное… – он снова нелегко вздохнул. – Я видел много туамов, Цзара, хоть мне и не так много лет. Но несколько раз я бывал в других племенах, ещё будучи гонцом. Я видел и скварнов и большеглазых. И даже однажды встречал молга. Большинство из того, о чём рассказывал Птах для меня не было чудесами. Моя судьба пересекалась со множеством других судеб возрекающих. Я знал невероятно красивых и сильных из них, трусливых лживых и жадных. А ещё дико злых и жестоких. Я видел и поступки, достойные как негодования, так и уважения. Сам я никогда не был ни особенным, ни великим и не делал почти ничего ни достойного уважения, ни негодования, – вся река моей жизни ограничивалась мелкими и низкими берегами. Сегодня в селении я не встал рядом с Птахом, а лишь наблюдал за всем из толпы. Как все остальные. Говоря, что ты поступил бы иначе – я говорил тебе самую, что ни на есть, правду. Повидав столько, я могу быть уверенным в этом. Так вот, Цзара, тебе и твоей судьбе не место в несвободном племени. Оставшись, ты будешь всю свою жизнь жалеть потом об этом дне, как я жалею… больше таких возможностей нет и не будет.

Тэтрэваа остановился, вытряхивая о камень потухшие угольки и золу из трубки. Цзара молчал. Когда-то давно, после того, как в племя приплёлся полуживой Птах и выздоровев, стал рассказывать о вольном и одиноком народе луноглазых, Цзара стал грезить историями, вытекавшими из его красивых уст. Но каждый новый сезон приходили воины Мергалона и забирали подать, а племя Дождей ни разу на его памяти не укочёвывало со своего становища, потому, что скварны привыкли приходить именно сюда. Когда Птах окреп, и они, сдружившись с Ишки и Кидцши стали вместе уходить на охоту всё дальше и дальше, им становилась приятной мысль о возможности уйти совсем. Но со временем Цзара всё больше привязывался к племени, готовился уже стать мужем и грёзы о небывалых сторонах окрамирья становились всё слабее, пока и вовсе не сошли на нет, уступив место привыканию к существующему порядку. А теперь его друзей и вовсе не стало. Как же он уйдёт без них? Куда и зачем?