Глеб Селезнев - Племя – исток, племя – исход

Цзара выслушал его слова и, вздохнув, повернул лицо в сторону племени, из которого собирался уйти. Всё поселение, проглядывающее сквозь ветви кустарника, в котором они стояли, опасаясь, что их увидят, лежало перед ним как на ладони, спящее и безмолвное. Сомнения и зудящее всё-таки внутри нежелание уходить из родного места конечно же не оставили его. И они не исчезли бы и не ослабли нисколько, пока бы он не покинул территорию, принадлежащую его соплеменникам. Понимая это, Цзара резко отвернулся от поселения и, стиснув зубы, положил руку на плечо Тэтрэваа, а затем, не сказав ни слова, также резко пошёл прочь, навстречу восходящему солнцу. В этот момент рушилось всё его сознание, но взамен его рождалось новое, и оно крепло с каждым шагом, всё больше отделявшим его от прошлого.

А Тэтрэваа ещё долго смотрел вслед уходящему, и в глазах его стояла такая тоска, что случись кому-нибудь из его родичей оказаться рядом, у него на душе тоже стало б невыносимо печально и сухо.

Прошло множество приятно-прохладных дней, и вновь наступил год жаркой засухи, когда по нескольку месяцев не бывает дождей, но всё же охотники племени Голого Солнца не боялись заходить, следуя окраиной Ви́рсинкского леса даже в Клыка́менную равнину, с которой начинался Дальний Запад и владения черепуглов. Здесь, в точке схождения трёх больших территорий: Вирсинкского леса, Дальнего Запада и степей, считавшихся принадлежащими Хааску можно было попытать счастье в охоте на множество животных, больше всего отличавшихся друг от друга. Можно было встретить здесь и огромных нивуров, и лесных многоножек, и крылатых ящериц, живущих меж многочисленных каменных валунов, торчащих из ровной земли. Обитало в этом сравнительно небольшом уголке и небывалое разнообразие птиц, а также несколько видов ночных кровопийц, из кожистых крыльев которых самые опытные охотники делали себе удобную обувь. Но даже в таком богатом на дичь месте во время засухи немногочисленных охотников не сильно баловала удача. Окрамирьем правили сезонные смены лет. Во время года дождей, года благодати всё оно цвело, щебетало и тянуло за ноздри бесчисленными запахами равнин. О пище и воде думать не было смысла – этого хватало всем: и хищникам и травоядным, и охотникам и добыче. Но приходил мёртвый год и отбирал у всего живого и прохладу восточных ветров, и плодородные дожди, а ласково-щекочущее солнце делал безжалостно-раскалённым, превращающим в тлен всё, что не могло укрыться от него в тени.

Шиста уже два дня как пересёк границу между землями Хааска и Дальним Западом и всё глубже продвигался вглубь Клыкаменной равнины в поисках хоть какой-нибудь дичи, но удача, словно ветреная юная девушка из его родного племени всё ускользала от него, только раздразнивая его инстинкт охотника и аппетит. Мёртвый год был в самом разгаре. Обозлившееся два месяца назад солнце палило так, что волосы на голове начинали скрипеть от налетавшего порой слабого ветерка. Шиста отпустил своего тавта, которому требовалось намного больше воды и пищи, и тот, без особого сожаления отправился назад, к становищу племени. Шиста был зол. Без тавта он не сможет добыть ничего крупнее крылатой ящерицы и вернётся в племя ни с чем. А ведь ещё и самому что-то есть и пить надо.

Всё больше теряя надежду встретить серьёзную добычу, он постепенно склонялся к мысли о предстоявшем через несколько сотен или тысяч шагов неприятном действии: прошении помощи у черепуглов. Вообще-то, к ним он был не прочь зайти и так, без всякой причины, ведь племя Голого Солнца постоянно поддерживало доброжелательные отношения с этой расой. Кроме того, он уже несколько лет не был в этих местах и не видел того, кто однажды спас ему жизнь – своего давнего друга Пте, которого туамы прозвали Вывернутым. Но только вот в норах инодумов тоже давно не так прохладно, как в благодатный год, и у них самих вряд ли много припасов, чтобы делиться ими направо и налево. Там посмотрим, подумал Шиста, слегка поморщившись и ускорив шаги – голое солнце входило в зенит.

И он благополучно добрался бы до первого холма черепуглов и те, не вздохнув и не посовещавшись, и вообще непонятно что подумав (поди, разберись – что у них на уме, инодумы ведь), выделили бы ему и воды и мягкого, замаринованного в какой-то отраве, но не ставшего от этого менее съедобным, мяса, если бы не этот неожиданный незнакомец.

Это был такой же, как и Шиста туам, которого тот в силу торчащих тут и там каменных клыков заметил только в самый последний момент. Шиста нахмурился и даже испытал некую досаду: незнакомых туамов здесь быть не должно было – все земли вокруг были землями его племени. И этот жалкий, голый, истощённый до крайности и, похоже, сам не понимающий, куда он бредёт, странник являлся неким маленьким нарушением хода событий, который именно в этот момент тщательно расписывал в голове Шиста.

Незнакомец, уже долгое время не бравший в рот и капли воды, по-видимому, кровью своих диких предков чувствовал, в какой стороне находится север, Сухое Море и спасительная прохлада, потому что безошибочно двигался именно туда. Время от времени он останавливался, чтобы присесть в тени гигантских валунов. Они были прохладными, верными и спокойными, не обращавшими внимание на неистовствовавшую вокруг жару, и каждый раз уходить от очередного из них хотелось всё меньше. Он был абсолютно гол, даже ноги его были ничем не защищены, несмотря на коварность и остроту стеблей высокой травы, росшей на границе Хааска и Дальнего Запада. Лишь одна костяная палица была примотана к его бедру и хаотично болталась от его шагов, а все свои пожитки он в виде небольшого бесформенного комка тащил за собой на верёвке.

К тому моменту, когда путник вышел к подножию огромного холма, сплошь издырявленного тёмными норами, рассудок его окончательно помутился, и он даже не понял, что в несколько мгновений подвергся и избежал смертельной опасности. Его вдруг схватили, повалили наземь, ударив о твёрдое и сухо-хрустящее, затем стали дёргать и возить его ослабевшим телом по земле, словно пытаясь им её вытереть, и, в конце концов, прежде чем он окончательно потерял сознание, услышав напоследок незнакомый рычаще-шаркающий язык, оставили, кажется-таки, в покое.

Шиста испытал смешанные чувства, когда на его пути возник этот доходяга. Он знал, что произойдёт дальше, но продолжал стоять, словно в оцепенении, чувствуя, как внутри начинает скрестись жуткий, потаённый от всех и даже от него самого интерес. Через секунду из холма вылетело и пронеслось мимо Шисты трое черепуглов-стражей, которые набросились на нежданного гостя и повалили его на камни. Не было никаких сомнений в их намерениях, вот только непонятно было, почему они не умертвили мгновенно этого несчастного, а стали медлить. Это-то промедление его и спасло, потому как Шиста вдруг с ужасом пришёл в себя и кинулся в их свалку. Грубо оттолкнув двух черепуглов, уже заносящих свои стальные накогтники, он закрыл сородича телом. Некоторое время инодумы стояли молча и своими ничего не выражающими глазами словно пытались пронзить Шисту насквозь.