Юлия Скуркис - Роковое наследие. Хроники Арринда

Сумерки уже уступали место ночи, когда под стенами замка появился небольшой отряд. В круге света у ворот он разглядел отца, наставника и шестерых охранников. Поперек седла Краца – главного в секстете – лежало замотанное в плащ тело. Тамерон удивился и насторожился. Он подкрался, чтобы рассмотреть, что происходит.

Пленник был жив, но жестоко избит и, судя по одеревенелости его тела, находился под воздействием парализующих чар. Его сбросили прямо на камни под ноги скакунам. Остановившийся взгляд несчастного вперился в квадрат неба над замковыми стенами.

– Больше не сбежишь, мразь! – Крац пнул беззащитного человека по ребрам.

Тамерон отшатнулся, а когда выглянул вновь, незнакомца волокли к двери, ведущей в подвалы под северной частью замка. Едва двор обезлюдел, юноша подбежал к окованной металлическими листами двери, дернул за ручку. Ни звука удаляющихся шагов, ни малейшего шороха не доносилось из непроглядной темноты коридора. Странно.

Тамерон сотворил чахлый пульсар – кое-чему наставник все же сумел его научить, – и тот медленно поплыл в подземные недра замка. Ход попетлял немного и закончился небольшим помещением, заваленным всяким хламом. Несолоно хлебавши Тамерон вернулся во двор и направился в покои отца – обустроенные здесь же – в северном крыле этажом выше. В западной части жили они с Тариком, в южной – мать.

Родители виделись редко. Мама никогда не покидала своих покоев, не выходила на прогулки. С младшим сыном она виделась охотно, хоть и редко. Всякий раз, когда ребенком Тамерон оказывался в южном крыле, его бросало в дрожь от суровых лиц, глядевших на него с потрескавшихся полотен. Он так и не удосужился выучить имена и титулы своих великих предков и про себя называл их: Заносчивый, Подозрительный, Суровый, Хищный и так далее. Зато, став юношей, женскими портретами мог любоваться часами, угадывая в чертах то затаенную грусть, то непомерный груз долга, то отчасти понятную ему горечь. Изображенные на полотнах дамы были строгими, даже чопорными, но ему казалось, стоит лишь провести по портрету рукой, как эти ненужные таким красивым лицам наслоения опадут, и под ними засияют улыбки.

Чем взрослее становился Тамерон, тем реже навещал мать – чувство вины прочно укоренилось в его душе и терзало при каждой встрече. Однажды, когда старая нянечка задремала, маленький Тамерон выбежал на лестницу. Играя, он старался не очень шуметь – во время бодрствования старушка не отпускала его от себя, не давая вволю побегать. Ей тяжело было уследить за мальчиком, поэтому няня предпочитала держать ребенка в поле зрения, но иногда ее подслеповатые глаза ненадолго закрывались.

Госпожа Лебериус вошла в зал как раз в ту минуту, когда Тамерон, оступившись, балансировал, размахивая руками, на верхней ступеньке спиной к лестнице. Мама бросилась к нему, но в дверях остановилась, будто наткнувшись на невидимую преграду, и закричала, как раненый зверь. Тамерон чудом выровнялся, испуганно посмотрел на мать. Она каталась по полу и выла, пахло горелым мясом.

Нянька, в отличие от госпожи Лебериус, беспрепятственно выбежала на лестницу и подхватила мальчика на руки. После того случая старушка пропала, а ее место заняла молодая девица.

С тех пор неотъемлемой частью маминого гардероба стали густая вуаль, скрывавшая изуродованное ожогами лицо, и ажурные перчатки.

Иногда Тамерон бывал в отцовских покоях и часто забавлялся тем, что кричал в огромный камин и слушал эхо. В этом колоссальном не только по детским меркам сооружении никогда не разводили огонь. Однажды из камина раздалось: «Как же ты мне надоел, шмакодявка!» Тамерон перепугался и долгое время плакал навзрыд, когда его пытались оставить на отцовской половине. Дарг Лебериус уезжал рано утром на мануфактуры и возвращался к вечеру. Весь день его комнаты пустовали, что позволяло молодой няньке выкроить несколько часов для общения с конюхом. Ей хотелось наладить личную жизнь, поэтому ребенок часто оказывался предоставленным самому себе.

Через некоторое время страхи, связанные с камином, забылись, но игры как-то сами собой перекочевали в область подстолья. Укрытый от всех свисающей до пола скатертью, мальчик наблюдал за окружающим миром. Однажды отец, не зная, что сын прячется под столом, открыл ему тайну камина. Дарг Лебериус вошел в комнату, бросил на стол бумаги и, ступив в прокопченные недра, исчез. Мальчик не понял, что произошло, но позже юноша догадался о потайном ходе.

Теперь Тамерону хотелось во что бы то ни стало туда попасть. Он не сомневался, что ход из комнаты отца приведет его куда надо. Искать замаскированную дверь в длинном подвальном коридоре – занятие неблагодарное, камин обследовать проще – и, потратив немного времени, юноша обнаружил скрытую пружину. В лицо дохнуло сыростью, и как только он вошел внутрь, потайная дверь захлопнулась у него за спиной.

Стены прохода оказались усеяны пучками люминесцирующих лишайников. Их тусклое свечение сопровождало Тамерона, пока он спускался по винтовой лестнице, которая привела в маленькую комнату. Внимание юноши привлекло смотровое окошко, за ним плясали в отсветах пламени чьи-то тени. Он приблизился и увидел ярусом ниже большое помещение. Там, прикованный к решетке над жаровней, корчился человек. Тамерон отшатнулся, уловив запах горелой плоти.

«Почему пленник молчит? – удивился юноша. – Как можно терпеть эту страшную боль?» Тамерон невольно потянулся к уху, в детстве поджаренному старшим братом.

– Они очень упрямые, – услышал он хриплый шепот из угла, – эти проклятые Атранкасы.

– Кто здесь? – испугался Тамерон и создал маленький пульсар, чтобы разглядеть говорившего.

– Ну, здравствуй, шмакодявка, пра-пра-пра- много раз внучек.

Зрелище оказалось немногим лучше только что виденного внизу: доведенное до крайней степени истощения тело, прикованное к скамье, соединялось трубками с прозрачной емкостью, в которой что-то плавало. Тамерон шумно сглотнул и осторожно приблизился. Потрескавшиеся губы живой мумии шевельнулись:

– Тамерон, у нас мало времени. Ты удивлен и напуган, не каждому удается повидаться с таким далеким предком. Я Хотар Лебериус, прошу любить и жаловать.

– Я, конечно, плохо учил родословную, – прошептал юноша, словно боясь, что немощное тело рассыплется в прах от звука его голоса, – но припоминаю, что Хотар жил около тысячи лет назад. Ни одно тело так долго не сохранится, особенно в этой жуткой сырости.

– Кхы-хы-хы, – послышался смешок, более сходный по звучанию с сиплым кашлем. – Тело не мое. Я здесь, в банке.

Тамерон присмотрелся к сосуду, стер с него пыль и с ужасом отступил.

– Да, остался лишь мозг, – выдохнула полумумия. – Не пугайся, Тами. Я уже давно догадался, что мои милые потомки сговорились не переносить содержимое моей давно сгнившей черепушки в новое тело, так им удобнее меня использовать. Знания – дорогой товар.