Валерий Раш - ОДИНЖ. Книга I. Пособие по выживанию для Бессмертных…

Черный сюртук отступил, уступив дорогу санитарам, рыбкой нырнул между плотных рядов, без всплеска растворившись в волнующейся человеческой массе. Словно заторможенный, тяжело двинул следом, с боем отвоевывая каждый метр, стараясь не упустить из виду плешивый затылок, но мысли невольно возвращали обратно. «А какой настоящий, – я?» Переход от отвращения к жалости, – что изменилось за это короткое время. Почему пожалел ее только сейчас. Почему не жалел, когда увидел. За всей ее спесью, злобой, за центнерами жира, где-то глубоко внутри скрывалась обычная, несчастная женщина. Что хорошо знала, какие эмоции вызывает у окружающих. Несчастная настолько, что не может принять настоящую себя даже сейчас. А когда примет. Если смирится окончательно и захочет умереть…

– Ты не придешь…

Вздрогнул, меня потянули за рукав, ноги послушно, хотя и с натугой свернули за угол. Исра упорно тащит в сторону далекого перекрестка. Далекого, но смутно знакомого.

– И я не приду… – Добавил он, продолжая тащить за руку. – Она умрет в одиночестве, проклиная себя и всех вокруг, умоляя, чтобы ей дали умереть. Но даже тогда они не появятся.

– Но почему…

Карлик взглянул искоса, широкие плечи поникли, горб стал заметнее, натянув ткань на спине кривым холмиком.

– Она бы не смогла. Даже если бы захотела. Как ни крути, сколько бы человек не говорил или думал, в конечном счете, нас определяют только поступки.

– Но…

– Но не разочаровывай меня! – Перебил карлик, повысив голос. – Мы, кажется, спешили куда-то. Чтобы понять поступки людей, нужно прожить жизнь и осознать, – этого мало. Проживи еще жизнь – результат тот же. Сотню или тысячу, – не важно…

Солнце спряталось за облака, но мы давно шли в прохладной тени, дома в проулке тесно жались друг к другу, нехотя теснились, нависая испещренными трещинами боками над единственной узкой дорогой. Потемневшая от времени кладка, где не различить отдельные кирпичи. Давно сросшиеся краями, они вторили древним строителям, что умели жить тесно, без камня за пазухой, знали соседей в лицо. Эти стены видели многое, но кому интересен их старческий шепот. Острый гравий под ногами заставлял чувствовать каждый шаг, сбивал с привычного ритма, глаза невольно цеплялись за названия улиц, ноздри почуяли запах зелени среди городского смрада.

– Большинство из них живет так, словно спит с кнопкой перезагрузки. Остальные, – будто бессмертны…

– И какой выход? – Нарушаю зависшую паузу, ныряю под очередную ветку. Хорошо карлику, – проходит самым низом, не пригибая головы.

– Принять скоротечность жизни. Неизбежность смерти… – Буркнул карлик, недовольно дернув плечом.

– И станет проще?

Гравий жалобно брызнул в стороны, когда резко затормозил, крохотный камешек пролетел у Исры между ног. Карлик недовольно обернулся, желтые зрачки неприязненно следят, как веду рукой по стене дома, под пальцами осыпается штукатурка, космы паутины липнут к ладони. За пальцем по серой стене пролегает светлая дорожка, избегаю встречаться взглядом.

Он нетерпеливо дергает за руку, призывая идти дальше, вздохнув, отлипаю от стены, смотрю в черные провалы. По спине бежит невидимая сороконожка, невольно сдвинул лопатки, когда наставник отводит взгляд, незаметно перевожу дыхание.

– Нет. – Сплюнул он, наблюдая, как ветер играет сухими листьями. – Зато станет похоже на жизнь. «Движение – жизнь», звучит, конечно, романтично. Но порой, нужно остановиться, чтобы понять, – бежишь не в ту сторону. А они все бегут, вроде бы потому, что жизнь скоротечна. Бегут все быстрей и быстрей, думая, что убегают от смерти.

На широком лице расплылась хищная улыбка, алые искры вспыхнули в глубине глаз, словно ветер раздул погасшие угли, толстые пальцы, словно лапки большого паука прядут в воздухе невидимую нить.

– Представляешь, как ОНА улыбается, неспешно идя навстречу… пока несетесь вприпрыжку…

Мир рухнул, ударил острым гравием в подкосившиеся колени. Череп взорвался мириадами горящих образов: тысячи светлячков, что, едва вспыхнув, тонули в черной бездне. Пустота и отрешенность нахлынули сами, я взвыл, стискивая руками раскаленный котелок, еще недавно притворявшийся головой. Оглушенный, я тщетно стискивал веки, – окружающее пылало аурами, прохожие распались сверкающими миражами… Бесконечность вариаций, действий, поступков, случайностей, способных породить вселенную. Тысячи миров, сходящихся в одной точке, в каждом и ни в ком. От различимых, до совсем смутных. От неизбежных, до невозможных. Они наслаиваются, догоняют, опережают друг друга, и каждую секунду, каждое мгновение сотнями блекнут, сереют, осыпаясь пеплом, под ноги спешащих людей. Ярче всего сверкают дети, будто звездочки на небосводе, среди тусклых фонарей взрослых. Но не все…

Мальчик. Девяти, а может и десяти лет. Точнее сказать сложно. Бледные худые ручки с ниточками вен, свежие синяки от уколов, глубоко запавшие глаза устало взирают на резвящихся детей, смущенный румянец залил впалые щеки: ловя косые взгляды, непроизвольно проводит ладошкой по лысому черепу. И мрачное нечто, тенью липнущее к ногам, – тянется, гася остатки света. Его жизнь, – боль. Череда процедур и уколов. Каждый, в попытке обогнать смерть. Сокращая и без того короткий путь. А рядом…

Женщина. Держит за руку так, словно стоит разжать пальцы, и он улетит. Сделав однажды выбор, – рожать вопреки прогнозам, она вынуждена теперь выбирать снова и снова. Еще пара месяцев и ей предложат последний выбор: удвоить дозу в надежде на результат, но с риском убить сразу, или отступить, бессильно наблюдая, как он медленно сгорит за пару недель. Вижу, как их ауры переплетаются. Стоит одной погаснуть и… И знаю. Никакого выбора нет.

– Хватит! Не могу…

Едкий пот застилает глаза, горло хрипит, легкие с трудом гоняют спертый воздух. Люди шарахнулись в стороны. Мать закрыла ребенка, спешно повела в подъезд. Мальчик смотрел на меня, пока хлопнувшая дверь не разделила нас, – он уже все понял и смирился. Но мне от этого было не легче.

Карлик бережно отрывал стиснутые на висках пальцы, один за другим, взял за руку, словно ребенка. Медленно, но настойчиво потянул, заставив встать и идти. И я шел. Не видя и не слыша ничего вокруг. Потому что мог.

– Видишь. Если ты не можешь принять свою сущность. Чего ждать от них?

– Не хочу. Не хочу это видеть. – Повторял и повторял, словно заклятие, сквозь стиснутые веки чувствуя, как вспыхивают и гаснут… гаснут… ГАСНУТ!!! – Ничего не хочу!!

– Ладно. – Покладисто согласился карлик, уводя в сторону. – Они могут себе позволить закрыть глаза, а чем ты хуже, верно? Ослепни и оглохни, – твое право. – Где-то я уже слышал подобные речи, но кипящий мозг отказывался думать.