Лис-Арден - Книга Белоцвета

Немногие встреченные им люди испуганно жались к своим бесчувственным хозяевам и на обращения Белоцвета никак не отвечали, пряча лица, поэтому в скором времени он потерял и без того невеликий к ним интерес. А поскольку незримые слуги исправно таскали из верхнего мира все, в чем он пока еще нуждался, новоявленному королю ни о чем не приходилось беспокоиться.

Вопреки ожиданиям, книг в сторожевой башне, когда-то по незнанию поименованной дворцом, не набралось даже десятка. Это были ветхие, рассыпающиеся в прах фолианты, половина из которых к тому же была написана на неизвестном Белоцвету наречии. Прочитать ему удалось пару дневников, повествующих о незавидной судьбе кавалеров, увязавшихся за прекрасными ланнон ши. Поначалу они писали восторженно, захлебываясь своим счастьем, потом в их записи прокрадывалась скука, а в конце концов пишущие теряли отчетливое представление о себе самих и совсем выцветали, становясь безмолвными тенями. Еще одна понятная Белоцвету рукопись принадлежала кому-то из прежних королей безвременья, но самые интересные страницы – последние – были вырваны. Словом, книг хогмены не жаловали, как, впрочем, и многого другого, милого сердцу людей; не было у них ни картин, ни роскошных зданий, да что там, они даже поесть как следует не умели, так, создавали видимость.

В стране-под-холмами не происходило ровным счетом ничего, и через месяц Белоцвет понял, что еще немного – и он завоет от тоски. Или пойдет напрашиваться в гости к леди Терновник.

Он вышел из сторожевой башни ранним вечером, когда свет золотых облаков был еще прозрачен, а на траве уже лежала обильная роса, огляделся вокруг и, ни к кому не обращаясь, спросил:

– Кто я и что здесь делаю?

– Ты – олух, и теряешь драгоценное время. – Ответил ему фамилиар, подняв голову из-за плеча. – Ну что, теперь-то тебе понятно, почему твой народ с таким постоянством наведывается в верхний мир? Если бы не люди, мы бы тут со скуки передушили друг друга еще в начале времен. Так что не будь дураком, твое величество, ступай прогуляйся, пока умом не тронулся.

– Ишь ты, советчик выискался. – Белоцвет ласково провел пальцами по змеиной голове. – Помнится, как-то мне уже советовали вот так прогуляться… а кто это был? Тот старик солдат, который учил меня драться на ножах? Или старуха с циморилом, у нее еще такие злые глаза были… Не помню. Шеш, я действительно не помню.

Белоцвет прислушался к себе – нет, страшно ему не было, несмотря на то, что воспоминания ускользали от него, сыпались из рук как сухие горошины, и разбегались кто куда. Он еще помнил Амадея, его труды и дни, но каждый час в стране-под-холмами уносил частицу этой памяти, и Белоцвет провожал ее без сожалений.

– После ритуала в моем королевстве не случилось ничего, что было бы мне по сердцу. Мне скучно, Шеш.

– Да? А кто в этом виноват? – Фыркнул змей. – Ходишь тут как тень потерявшаяся, как прихвостень какой-нибудь захудалой ламии! Что с того, что твои подданные спят, неужто во всем верхнем мире не найдется никого тебе – как ты сказал? – по сердцу?!

Белоцвет задумался. Из тихо остывающих глубин человеческой памяти поднялся образ, который был теплом, защитой и, пожалуй, даже спасением. Юноша улыбнулся и махнул рукой, подзывая лежавшего у порога серого пса с мертвыми глазами.

– Цикута, а не проведать ли нам твоего брата?

– У меня нет братьев. – Не поднимая головы, ответил пес. – В своре каждый сам за себя.

– А когда из всей своры остался ты один, как сейчас? Будет тебе, нам давно пора наведаться наверх. И я уверен, что Живоглот твоих кровей. Заодно узнаю, почему он так задержался наверху.

– Это и так известно, – демонстративно зевнул пес, раскатав язык темно-красной дорожкой. – Подранков хозяин всегда бросает, слабаки Дикой Охоте не нужны. Твой выжил, вытравил скверну и предпочел снова прибиться к людям.

– Вот у него и спросим. – Тоном, не терпящим возражений, ответил Белоцвет. – Хватит, засиделся я здесь.

– Так тебя за этим сюда и привели, разве нет? – Цикута, не вставая, вытянул вперед длинные, мощные передние лапы, царапая когтями камень.

Белоцвет, уже шагнувший в травяные заросли, обернулся и посмотрел на пса долгим, тяжелым взглядом, чтобы тот понял, чьему внуку пытается перечить; юноша чувствовал, как холодеет воздух и поднимается ветер, как начинает хрустеть инеем трава у его ног. Он оскалился и провел языком по зубам – так и есть, ему не почудилось: они заметно заострились. Молодой король злобно засмеялся и небрежно щелкнул пальцами, подзывая пса.

– К ноге. – И, не оглядываясь, пошел прочь от башни.

Этот камень он заприметил давно, в самом начале своего одинокого бдения в долине. Белоцвет узнал его, слишком часто приходилось ему ставить на его плоскую вершину корзину с мокрым бельем. Камень прятался у склона холма, идти до него было всего ничего. Поначалу Белоцвет даже хотел подняться в верхний мир именно отсюда, но интерес к вечной долине оказался сильнее, и на какое-то время король безвременья забыл о мире людей; кроме того, он опасался, что не сможет перемещаться так же легко, как чистокровные хогмены. Однако сейчас он даже не думал о том, что этот путь может оказаться закрыт для него, а просто подошел вплотную к камню и шагнул влево.

– Удивительно. – Нарушил недолгое молчание Белоцвет. – Я и забыл, какое здесь небо.

Он стоял в той самой рощице, по правую руку от него бежал ручей, подпрыгивая на камнях, в воздухе разливались запахи спелого, настоявшегося лета. И над всем этим простирался высокий, светлый, пронизанный солнечными лучами купол небес.

– Какое небо… – повторил юноша, зачарованно глядя вверх.

Тишину нарушил мальчишеский голос; какой-то малец, подбадривая себя призывами «а ну, давай!» и «эгей, да я силач!», шел в сторону ручья, таща за собой волоком что-то тяжелое.

– Мокрое белье, чтоб ему провалиться. – Белоцвет отступил в тень, проведя перед собой рукой, будто задергивая занавес. – Постояльцы тетки Стафиды любят спать на чистом.

К ручью вышел паренек лет двенадцати, оттянувший себе все руки здоровенной корзиной. Отдохнув несколько минут, он прицепил белье к веревке, привязанной одним концом к дереву, лежащему поперек ручья, и принялся осторожно опускать его в воду. Когда мальчик двинулся вверх по течению, чтобы ручей как следует выполоскал выстиранные простыни, из рощицы по его следам вышел здоровенный пес серой масти.

– Живоглот… – прошептал Белоцвет, расцветая такой улыбкой, что змеиное сердце его фамилиара заныло от ревности, будто в него вонзили ржавое сапожное шило.

Пес вздрогнул и застыл на месте.

– Эй, дружище, ты чего встал? – Паренек махнул рукой. – Иди сюда, у меня пирог есть.