Александра Нюренберг - Превратись. Вторая книга

– Пожалуйста, сформулируйте в двух фразах то, о чём хотите меня спросить. – Попросил леопард. Он слегка гнусавил.

– В двух?

Лестница, возле которой фотографировалась целая группа быков, иллюстрируя фантастические размеры сооружения, померкла. Обещалка растворила сооружение, через неё была видна ветка домашнего дерева. В развилке помещался горшочек с цветущим кактусом.

С грохотом дверь открылась – в ту минуту, когда Гарама открыл пасть то ли, чтобы зевнуть, то ли, чтобы ответить. Сари всунула улыбающуюся морду.

– Когда он догадается предложить тебе сесть, не забудь вооружиться носовым платком… а потом ты его выбросишь.

Гарама вздохнул и захлопнул пасть с тоскливым видом. Дверь закрылась со звуком язвительного хохотка Сари.

Гарама повернулся на ветке и сверху вниз обозрел помещение, досадливо отстраняя бычью кожу, свисавшую ему на уши.

– Секундочку… – Промямлил он и тяжело спрыгнул, предварительно сунув башмаки в обещалку, между ступеней Лестницы.

Пейзаж всосал обувь беспрекословно. С бычьей шкуры капнула капля крови на блёклый экран и растеклась в бликах Орса.

Гарама пару раз заботливо прошмыгнул по своему заваленному и завешанному помещению, не даря визитёршу ни единым взглядом. Свернув пару шкур, он обмахнул сооружение тряпкой и ответил сразу всем критикам:

– Причём тут нелепость. Наши предки воевали в кожаных сапогах. Тут чисто. Не обращайте внимания на…

Он посмотрел на дверь и потом впервые глянул в глаза Веды.

Она забралась на шкуры и подняла глаза на обещалку.

– У мерцалок давеча лучи тянулись к северу, – леопард вспрыгнул на ветку. – Стало быть, придёт ветер с севера.– Добавил он, поворачиваясь к Веде белой спиной.

Акула поняла, что это – светский разговор.

– А что за сапоги? – Спросила она, подбирая на диванчик ноги.

В обещалке возник корешок книги, затем книга повернулась лицом и раскрылась.

Пока перелистывались страницы, на которых мелькали всякие схемы, нарисованные разноцветными чернилами, Веда, мало интересуясь профессиональным процессом, оглядывала мастерскую. За ветвями в углу она увидела изрядную горку скорлупы и брошенный веник. Зелёный цветик, пробившийся сквозь его прутья, свидетельствовал, возможно, о быстроте роста местных растений. Венчик его засматривал, как лукавый маленький Орс. На одном из сучьев примостилась жестяная, очень тонкой работы пепельничка: умелые пальцы вмонтировали её между сучков так, чтобы, не отвлекаясь, можно было дотянуться. Судя по всему, она без труда вынималась; тем не менее, проделывалось это через значительные промежутки времени. Кто его знает, как двигалось время в Ловарне? Возможно, Бриджентис, которой для этого были щедро предоставлены хозяином возможности. Купол крыши вокруг мощного ствола не изобличал той заботливой хозяйственности, с коей были сработаны все вещи Ловарни. Попросту он не ремонтировался давно.

Бесцеремонно закинув голову и шевеля босыми пальцами ног, Веда узрела среди верхних, чуть оперённых чахловатою листвой ветвей, сковороду, ниже у самого пола пристроился верстак. Повернувшись на нежно скрипнувших шкурах, холодно любопытная акула нашла взглядом на стене висевшие в ряд портупеи всех размеров. Одного такого стороннего и неумного взгляда было довольно, чтобы убедиться, что они новёшенькие. Что-то коробилось под наброшенною рогожей, как будто это было нечто острое и в большом количестве.

Вдруг Веда почувствовала на себе такой же острый и внимательный взгляд. Не сразу она поняла, что это индифферентный владелец и распорядитель мастерской смотрит на неё. Смотрел он именно на шевелящиеся пальцы. Убедившись, что его внимание перехвачено, он не стушевался и отвернулся к обещалке, где открылась страница не с диаграммами, а с картинкой, вроде группового портрета.

– Похоже. – Пробурчал он по-сурийски, но посетительница так и не поняла, к чему относится реплика – к упомянутой части её персоны или к странице.

Страницу он, правда, не медля, залистнул. Вновь запрыгали иллюстрации технического порядка, относящиеся сугубо к сапожному искусству. Хвост обвил сук дерева. (Или это сук обвился вокруг хвоста? Движения Гарамы отличались такой замедленностью, что сразу и не разберёшь.)

– Это что за картина?

– Всякое… – Рассеянно откликнулся Гарама.

Рассеянность не выглядела наигранной. Как раз в ту секунду текущая страница без рисунков послушно увеличилась – расплылись, занимая выпуклое зерцало обещалки, слова, нанесённые киноварью и ещё более яркой жёлтой краской. Лист носил следы огня и воды, с маленькой прорехой у нижнего края.

– Так что насчёт сапог? – Осведомилась погромче Веда.

Гарама дёрнул ушами, давая знать, что слышит. (Или же он испытывал раздражение, как всякий, кого отвлекают в момент полной сосредоточенности.)

– Ну… – Прогнусавил он, поворачивая из номинальной вежливости морду в полупрофиль. Язык его ходил между зубов, помогая мыслям.

– Тогда было другое мировоззрение… – Проговорил он, невероятно затягивая гласные, споткнувшись почти на всех согласных, отчего речь его делалась труднодоступной.

Более он ничего не прибавил.

Всему, что говорено было в Ловарне, Веда внимала вдумчиво, – по выражению НН, применяемому к бедному Пусику, когда он отыскивал в открытом буфете какую-нибудь металлическую плоскую баночку и сидел над нею. Размышлял ли он над тем, что главное в баночке – это содержимое? Кто знает. Не следует приписывать другим собственные мысли. Слово, употреблённое Гарамой, кое-что напомнило Веде. У него есть мировоззрение, сказала НН однажды, застав кота бдящим над баночкой.

Ведь и у Веды было мировоззрение. Да, вообразите себе, – и у Веды было мировоззрение. А поскольку она сурийка до мозга костей – хотя она и не верила, что костями можно всерьёз думать – то впитала в себя, как губочка на сурийской среднестатистической кухне, всё, что ей предложили.

К тому же, она – кропивнянка, а кропивняне верны принципам своего посёлка, выработанным за много тысячелетий.

Если вам неугодно тратить драгоценные минуты своей двойной жизни на отвлечённые предметы, то примерно полстранички извольте пропустить. Но, вот честное слово – кропивнянская философия достойна внимания уже хотя бы потому, что на материке Гиперборея вообще почти никто не занимался этим видом деятельности, а всю необходимую философию поставляли с материка Джамбудвипа. Так-то оно так, но исключение необходимо, чтобы подтверждать правило. В Кропивнике издавна водилась только философия местного производства. Насчёт её достоинств, это каждый сам рассудит, но одно объективно – это лаконизм.

И, подобно тому, как издавна существуют четыре материка, так и мировоззрение посёлка опиралось на четыре небольших свитка с драгоценными иероглифами.