Арбен Кардаш - Танец поневоле

Везде – на земле и на небесах – весна входила в свои права. Каждый листочек, каждая былинка, каждый цветочек, каждая поющая птичка, весь люд, и белоснежное облачко на синем небосклоне, и льды на вершинах Шалбуздага и Красной горы, и окрепший, гремящий шум Большой реки – все включалось в праздник весенних дней.

Я привык просыпаться под птичье пение. «Кто видит приход весны, как и восход солнца, много-много раз, тот будет счастливым», – говорила бабушка. Я еще не понимал, из чего слагается счастье, и потому, в жажде счастья, поднимался рано. И бабушка, и дедушка, сколько я помнил, всегда вставали с первой утренней зорькой, и мне казалось, что счастливее их никого нет. На них походили и остальные престарелые односельчане. Выгнав скотину в стадо, женщины принимались мести двор и улицу перед домом, потом занимались уборкой дома. Мужчины находили себе дело в саду и в огороде, подправляли изгороди, ремонтировали всевозможные инструменты и орудия. В утреннюю пору люди обменивались благопожеланиями, и получалось, что подбадривали и поддерживали друг друга. Весной все эти явления приобретали какую-то особую силу, по-особому влияли на душу, точно наступившей в природе прекрасной поре именно открытые и добрые людские взаимоотношения придавали особый аромат, звучание и окраску. И я понимал, что среди этих людей я тоже имею свое место, тоже счастлив вместе с ними, хотя весеннее солнце я встречал еще не так много раз, как они.

Я рано вставал, чтобы усилить свое чувство счастья, но для этого была еще одна причина – соседка Халиса, дочь тетушки Шамсият. Она тоже привыкла вставать рано. Каждое утро она шла к роднику за водой. Мне необходимо было видеть, как она идет за водой и возвращается с полным кувшином. В эти минуты я отчетливо понимал, из чего слагается счастье.

В одно такое воскресное утро, когда все голоса и звуки так прелестно гармонировали друг с другом, когда жизнь, как цветок, распускалась на земле и на небесах, когда не было ничего, чего бы не хватало или недоставало, когда птицы еще не угомонились после утреннего своего пробуждения, когда Халиса еще не сходила за водой, в дальнем конце нашего двора раздались выкрики дяди Хелефа, напарника дяди Шах-Бубы, пасшего вместе с ним бычков, нарушившие очарование весны.

– Гей, парень! Кудрат! – От его голоса, показалось, задребезжали стекла в окнах нашего дома. Таким голосом не человека зовут, а грозят быку, когда он, оставив стадо, с ревом устремляется к появившейся вдали телке. – Весь закис от сна! Вставай!

Бабушка пошла за водой, дедушка находился на утреннем сборе мужчин на киме. А я в задней части террасы ожидал, когда же брызнут из-за вершины горы Келет густые потоки первых лучей. Дядя Хелеф меня не видел и думал, что я все еще в постели. И язычок же был у дяди Хелефа! Я знал, что надо ответить, пока он не разойдется по-настоящему, иначе выкинет что-нибудь такое, от чего все очарование весны растает, как дым, пожалуй, и солнце, так ласково восходящее, обратится вспять.

– Я уже встал, дядя Хелеф! – Я прошел к перилам террасы, при этом недоумевая, почему он зовет не старших, а меня. – Что случилось?

Увидев меня одетым и бодрым, дядя Хелеф, должно быть, подумал, что он сам еще не проснулся.

– Вах! Неужели это ты?

– Да, это я.

– Трусы хоть успел натянуть? – Дядя Хелеф воспользовался тем, что перила террасы закрывали меня ниже пояса. Он не может не дать волю языку.

– Натянул! – Я поднялся на перила. – Показать, что ли? – Тут нельзя было давать слабинку.

– Свои трусы, если сможешь, покажи дочери Шамсият.

– Ты же спрашивал… – Я спустился с перил. На сердце у меня потяжелело: еще не хватало, чтобы в грубую шутку дяди Хелефа вплелось имя Халисы. О моих чувствах он не догадывался, но такой уж был характер: что придет на язык, то и ляпнет. Нельзя было показывать, что меня задело, а то дядя Хелеф это сразу почувствует и еще что-нибудь выкинет. – Для чего девочке мои трусы? – добавил я вместо того, чтобы попридержать язык за зубами.

– Как для чего? А для того, чтобы узнать, есть что-нибудь в трусах или нет! – На этот раз от хохота дяди Хелефа стекла наших окон действительно задребезжали.

– Доброе утро, Хелеф! – появилась бабушка с полным кувшином.

– Добр… доброе хи… Хи-хи! Ха-ха-ха! – Дядя Хелеф не мог остановиться. Кажется, бабушка догадалась, над кем мог смеяться дядя Хелеф, и без лишних слов приказывающим тоном сказала:

– Иди, парень, принеси ковшик, а то он сгорит от смеха. – В голосе бабушки прозвучало недовольство мной, так как я пустился в разговоры с дядей Хелефом и дал ему повод подшутить над собой.

Пока я бегал за ковшиком, Халиса пошла за водой, я только успел заметить, как мелькнул ее кувшин.

Бабушка налила в ковшик воду и протянула дяде Хелефу.

– На, пей! Иначе я налью тебе на голову! – Бабушка знала, как с ним говорить. Дать бы ему ковшиком по голове, было бы лучше, подумал я, раздосадованный тем, что не увидел Халису.

– Доброе утро! – Дядя Хелеф наконец перестал смеяться и ответил на приветствие бабушки. Затем он, взяв ковшик, отпил глоток и вернул посуду бабушке.

– Что за сумасшедший смех? Не приведи Господь, если насмехаешься над моим внуком, а то ковшик в моих руках наготове!..

– Нет, бабушка, дядя Хелеф смеется над собственными байками, – кольнул я дядю Хелефа и в то же время показал, что его шутки меня не трогают. Кроме того, я понимал, что бабушка не пустит ковшик в ход, она и без того умела его усмирить, а дядя Хелеф имел привычку остерегаться женщин.

– Шах-Буба наказал мне вернуться на архаш вместе с Кудратом, чтобы он поел бутени [14] Бутень – съедобный корнеплод. . Хороша бутень в нынешнем году!

– Чтобы я отправила вместе с тобой своего внука?!

– А что, на мне растут рога, что ли?

– Язык у тебя без костей!

– Милая старшая сестра, лопну же, если держать язык за зубами! Как мне быть? Таким уж меня Господь создал. Да буду я его жертвой. Через две сотни лет…

– Хоть бы Господа не упоминал, чтоб град на твою голову!

– Бабушка, давай я пойду! Иначе дядя Шах-Буба обидится, – сказал я.

– Шах-Буба хотел, чтобы Кудрат помог ему вскопать огород старухи Тенфе.

– Это другой разговор, – смягчилась бабушка. Теперь её голос подбодрил меня. – Как чувствует себя Тенфе? Жива еще? Когда ее внук вернется из армии?

– Старуха чувствует себя неплохо. Сидит у стены и греется на солнце, присматривая за своими козлятами. И внук должен вернуться этой весной… – Дядя Хелеф заговорил добрым языком. – Вы с Тенфе ровесницы?

– Нет же, брат. Когда ее выдавали замуж, я была маленькой девочкой… – Бабушка обернулась ко мне: – Готовься, сынок. Сходи, помоги чем-нибудь бабушке Тенфе. Одинокая старуха. Тебе зачтется доброе дело.