Арбен Кардаш - Танец поневоле

Старушку Тенфе я знал хорошо. Пока могла, она нет-нет да и появлялась в нашем доме. Ее муж Антер, объездчик обширных угодий на той стороне Большой реки, и дедушка были приятелями. Дом старого Антера одиноко стоял среди лугов. Когда он состарился и уже не мог вскочить на коня, чуть коснувшись ногой стремени, объездчиком стал его сын дядя Ахмед. Но он упал в реку и утонул, после чего бабушку и старуху Тенфе сблизило одинаковое горе: у одной дочь, то есть моя мама, у другой сын – оба еще молодыми ушли из этого мира. Горе придавало им больше терпения, печальная доля одной словно успокаивала другую в ее такой же доле. Теперь не стало и дедушки Антера. После его смерти бабушка и старушка Тенфе не виделись. Они не могли преодолевать неблизкую дорогу. Бабушку, по-видимому, обрадовал повод послать меня помогать старухе Тенфе. Она вынесла и сунула в карман моей курточки два желтых лимона:

– Отдай старушке Тенфе.

Такой вот своеобразный обычай – посылать пожилым людям не растущие у нас редкостные фрукты, этим самым свидетельствуя особую любовь и почитание к тем, в ком видели своего ближнего.

– А для меня разве нет доли? – спросил дядя Хелеф.

– Я же отдала тебе твою долю.

– Чем же?

– Холодной свежей водой!

«Умница, бабушка!» – похвалил я ее про себя и чуть не подпрыгнул от радости: значит, сегодня я впервые увижу склоны Красной горы, альпийские луга по правому берегу Большой реки! И другая причина удваивала мою радость: по пути я встречусь с возвращающейся с родника Халисой! Да еще с полным кувшином, что считается хорошим предзнаменованием. Все дела и события сегодняшнего дня будут добрыми!

– Смотри, чтобы мой внук сегодня же вернулся обратно. Ему завтра в школу, – напутствовала нас бабушка.

– Ладно, будет по-твоему. Твоего внука приведет сам Шах-Буба. – Он знал, что дядя Шах-Буба сегодня должен вернуться в село.

– Потом не говори, что я не предупреждала! – добавила бабушка. – Будьте осторожны, проходя по мосту.

– Есть, товарищ генерал! – Дядя Хелеф взял под козырек, вытянулся в струнку и отчеканил несколько шагов.

Его армейская шапка, обретшая неопределенный цвет от пребывания то под палящим солнцем, то под снегом и дождем, уже мало чем напоминала собственно шапку. Чуть приметный след на околыше указывал на то, что некогда там горела красная звезда. Если даже нацепить ее обратно, к его бушлату пришить погоны, там, где они также некогда были, заменить залатанные на коленях брюки (тоже армейские) на другие, более подходящие, а сапоги с отвернутыми голенищами, затвердевшие и в глубоких складках снизу доверху, с каблуками, стертыми правый на правую, а левый на левую сторону, почистить и хорошо смазать, а палку в его руках заменить на ружье или автомат, едва ли дядя Хелеф походил на бравого солдата, остался бы тем, кем являлся.

Таким он, дядя Хелеф, был всегда. Жизнелюбом. И не только от весны передавались ему бодрость и неиссякаемый задор. Зимой и летом он пребывал в отменном расположении духа. Пока не вышли из села, ни одного односельчанина, встретившегося нам, он не отпустил без шуток, при этом не слишком заботясь о том, уместны ли они. Ответы односельчан он пропускал мимо ушей, заглушая их хохотом, подобным грохоту обвала в горах. И никто на него не обижался, так как привыкли к его шутовским выходкам. В селе говорили: умрет Хелеф, и даже из его могилы будет раздаваться смех.

Я шагал и мечтал о встрече с Халисой. Так хотелось заглянуть в ее голубые глаза! Каждый раз, видя эти глаза, я чувствовал, как у меня в груди какие-то птицы взмахивали легкими крыльями. И я желал жить и жить, сильнее любить Халису… Однако Халисы не было, хотя давно уже пошла за водой. Жаль, что дорога шла не мимо родника. Магал с родником остался позади. «Все девочки одинаковы, – подумал я. – Наполнят кувшины и часа три будут болтать». Несколько раз я оборачивался и смотрел назад. Нет. Халисы так и не было. Я прибавил шагу.

Дядя Хелеф начал бодро насвистывать.

Когда дошли до моста на Большой реке, прозванного людьми Сиратом [15] Сират – по поверьям мусульман, мост, служащий для испытания верующих; праведники по нему проходят в рай, а грешники попадают в ад. , неожиданно дядя Хелеф совершенно преобразился. Если бы не увидел своими глазами, я бы этому не поверил. В глазах исчезло выражение плутоватости, даже морщинки у глаз, придающие ему облик хитреца, разгладились.

– Вот с этого моста, друг мой Кудрат, и сорвался сын старухи Тенфе. Объездчик Ахмед… – Он посмотрел на реку, неистово переворачивающую валуны, на бегущий стремительный поток мутной воды. Мы стояли по эту сторону моста. – Хороший был человек, сукин сын. Упокой Господь его душу.

Я знал, что каждую весну Большая река начинает выходить из себя. Но здесь у моста, в узком ущелье, бешенство ревущего потока, неудержимый напор, с каким вода проглатывала и уносила все, что в ней оказывалось, увеличивались в несколько раз. Чтобы слышать друг друга, нам приходилось кричать.

Нельзя было смотреть на реку долго.

Я знал, что не надо делать: человека, потерявшего осторожность, притянет вода, и он может упасть в реку. Вспомнив про это, я спросил у дяди Хелефа:

– А как упал в реку дядя Ахмед? Притянула вода? – Мне пришлось закричать приблизив рот к его уху.

– Нет, парень! – прокричал дядя Хелеф мне на ухо. Меня подбадривало то, что он говорил со мной как со взрослым. – Вода не могла его притянуть. Здесь он никогда не проезжал с открытыми глазами.

Смысл последних слов до меня не дошел, о чем догадался дядя Хелеф.

– Он выпивал. Шибко выпивал. Когда бы ни проезжал этот мост на своей лошади, он бывал мертвецки пьян. И спал. На лошади. Если бы не лошадь, пожалуй, он еще раньше стал бы жертвой реки.

– Он же упал в реку из-за лошади? – Я припомнил что-то из разговоров дедушки с бабушкой.

– Ну да, это так, но бедное животное не было виновато… Животные никогда не виноваты, всегда виноваты люди… Ты видишь этот мост? – Дядя Хелеф точно не решался ступить на мост и хотел сообщить мне что-то важное. – Видишь, деревянные балки поддерживают настил из ветвей с насыпанным сверху грунтом? – Он кричал все громче. – В ширину не достигает даже полутора метров. Под ногами людей, под копытами скотины, постоянно снующей в ту и в другую сторону по дрожащему мосту, грунт сыпался сквозь подложенные ветви, и его слой редел и уменьшался… А в тот день еще пошел дождь, и грунт пропитался водой. Ахмед не смотрел, дождь ли пошел, снег ли… Задняя нога лошади, как в масло, вошла в размякший грунт и прорвала тонкий настил из ветвей… – Дядя Хелеф замолчал. И ступил на мост.

Медленно, чтобы мост не очень дрожал, мы двинулись вперед. Однако мост все равно трясся, и казалось, не столько от наших осторожных шагов, сколько от напора бунтующего потока. Ничего другого тут не требовалось, кроме как быть внимательным и осторожным. Дядя Хелеф об этом, пожалуй, не очень заботился, так как привык, но у меня, казалось, дрожь, передаваясь от моста, не только продолжалась в жилах ног, но пробирала аж до мозга костей. Перейдя мост, мы взошли по крутому береговому откосу и оказались на зеленой луговине. Она была небольшая. Зато выше, к Красной горе, и по обе стороны от нас виднелись зеленые холмы, небольшие овраги, а еще выше – альпийские луга, рощицы на склонах, кустарниковые заросли. Виднелся и дом бабушки Тенфе. Но сначала нам надо было попасть на архаш.