Мири Яникова - Перейти границу (сборник)

– Как я тебе завидую, – сказала я. – Ты скоро вернешься домой. А я, видимо, смогу попасть туда, только если решусь на переход границы.

Надо сказать, что после вчерашнего разговора с Сашей я на самом деле постоянно вертела в мозгу мысль о переходе границы. Конечно, это была всего лишь игра с сознанием, я наблюдала ее со стороны и сама же себе комментировала: вот до чего дошла, бедолага, видимо, в самом деле, это предел… Я размышляла о переходе границы так, как некоторые думают о самоубийстве – как о запасном, последнем варианте. Где же я буду переходить границу? – думала я. – Наверно, где-нибудь на Памире… Или, может быть, на Дальнем Востоке. Или в Карпатах…

– Ты на самом деле смогла бы перейти границу? – вдруг спросил он.

– Да, – сказала я. – Смогла бы.

Его небрежно завязанный шарф трепал ветер, и казалось, что этот ветер сейчас его и унесет. Вернее, я уже знала, что сейчас моего собеседника наверняка унесет этот странный, совсем не ледяной, совсем не зимний, не московский ветер, который властвовал в последние четверть часа в этом дворе, где были только мы с моим таинственным визави и шестеро еврейских детей, не приспособленных к этому миру и не принадлежащих ему… Я чувствовала, что якорем здесь и сейчас являюсь только я сама, только мой разум, цепляющийся за привычные реалии, и если я смогу их отпустить…

Граница разума была преодолена.

– Ты можешь прийти сюда завтра? – спросила я. – Мы будем здесь все. Я, мой муж и дети из садика с родителями. И мы пойдем с тобой.

Тут метель усилилась, с погодой стало твориться что-то невообразимое. Я с трудом различала детей, играющих в нескольких шагах от нас.

– Этим летом ты уедешь в Израиль, – вдруг сказал он.

И метель внезапно притихла. Все в мире вернулось на свои места. За исключением того, что только что мною была преодолена еще одна граница – граница веры. Я абсолютно точно знала, что произнесенные им слова являются истиной.

Я встала и позвала детей, затем обратилась к Иегуде:

– Пойдем, я покажу тебе садик. Тебя же прислал наш директор?

– Нет, не директор, – сказал он, и, помолчав, добавил: – Я уже познакомился с одним из твоих воспитанников – вчера, когда они играли в крепость.

– Это он тебе сказал, как меня зовут? – на всякий случай уточнила я.

– Ну да. Но я не стал вчера к тебе подходить, слишком много народу было во дворе, местные мамаши за вами шпионят, ты догадываешься, наверно.

– Нет, – растерянно сказала я. – А впрочем, пусть шпионят, нам нечего скрывать. А почему я тебя вчера не видела?

– Рувик меня видел, – несколько непоследовательно ответил он и улыбнулся, вставая. – Так ты поняла? Не волнуйся ни о чем. Готовься к отъезду. До свидания, – он улыбнулся на прощание и быстро пошел прочь. Отойдя всего на несколько шагов, он исчез в метели.

– До свидания, – растерянно пробормотала я вслед.

Я встала и позвала детей – пора было возвращаться. Уже в квартире, когда Чарна Насоновна усадила нас обедать, в моем мозгу вдруг что-то соединилось, и я попросила Рувика:

– Ты можешь еще раз показать мне открытку из Израиля?

– Которую мне Иегуда Маккавей дал? – уточнил он.

– Ну да, – ответила я. Голова у меня шла кругом.

Взяв открытку, я наконец рассмотрела ее внимательно – раньше я этого почему-то не сделала. На ней был изображен залитый солнцем город на холме, состоящий из сияющих белых домов.

– Иегуда сказал, что это его город. Значит, это Модиин. Все Маккавеи из Модиина, правда? – спросил Рувик.

– Вряд ли, – сказала я. – Ведь во времена Маккавеев не было таких городов. Смотри, здесь многоэтажные дома.

– Но Иегуда мне сказал, что это его город! – настаивал Рувик.

– А почему ты решил, что он – Маккавей? – осторожно спросила я мальчика, от всей души надеясь, что он скажет сейчас что-нибудь такое, что хоть как-то прояснит ситуацию. Но этого не произошло. Он ответил только:

– Конечно, Маккавей! Его же зовут Иегуда.

5.

После того дня я стала готовиться к отъезду. Летом, твердила я себе. Летом я уеду.

В июне мы с мужем внезапно получили разрешение на выезд в Израиль. Конечно, это имело свое объяснение: в Москве в тот год должен был проходить международный фестиваль, и в связи с этим событием и было отпущено несколько семей столичных отказников.

Это было почти двадцать лет назад. Города, в котором я живу сейчас, тогда и в помине не было. Он возник совсем недавно, и до сих пор непрерывно строится.

…Я люблю свой город. Он стоит на месте древнего поселения, из которого вышли герои-Маккавеи, он носит его название, и на каком-то уровне он слился с этим поселением.

Иногда, гуляя в субботу со своими детьми по его улицам, я вглядываюсь в лица прохожих. Мне кажется, что, если бы я увидела человека, с которым двадцать лет назад разговаривала на скамейке в заснеженном московском дворике, я немедленно узнала бы его. А где же еще его искать, если не здесь?

Мне могут возразить, что на открытке, подаренной им Рувику, не мог быть изображен город, которого в те времена еще не было. Да, конечно, там был изображен какой-то другой город. Собственно, это была не фотография, а картинка, а художник волен рисовать все, что захочет. И вообще, во всех этих событиях не было, если вдуматься, ничего, чему не нашлось бы простого объяснения.

Кроме одного. Я забыла об этом сказать. Когда Иегуда тогда исчез в метели на московском дворе, я успела различить то место, куда он уходил. Он ступил на прогретую солнцем землю иудейских холмов, сорвал с себя шарф и помахал мне на прощание сквозь скрывшие его снежные хлопья.

Песах – это один из праздников, когда положено совершать паломничество в Иерусалим. Вот положено, и все, и хоть ты тресни. Я лучше обойдусь, я лучше высплюсь, этот святой город сто лет жил без меня и давно уже забыл о моем существовании… В общем, подъем, смену одежды в пакет с собой, зубную щетку, зарядник для телефона и фотоаппарат в сумку. Все готово, можно выходить из дома. Я уже еду, и с этого момента даже лень не сможет заставить меня повернуть назад, просто потому что двигаться вперед – проще.

…Я вообще-то боялась этой встречи с Городом. Я давно в нем не была. Прежде мне всегда удавалось настроиться на его волну и попасть в параллельный мир, где находится Истинный Иерусалим и где живут истинные иерусалимцы. А что будет теперь? Говорят, там все сильно изменилось. Жители Иерусалима так неистово ждут Мессию, что даже построили для его удобства трамвайные пути и пустили по ним серые вагоны, перекопав для этого весь город. Трамвай у них давно уже ездит, а Мессия так и не пришел.

В Истинном Иерусалиме живут мои любимые персонажи, и среди них те самые, которые одеваются одинаково, как Армия Всевышнего, и своими молитвами держат этот мир. И не думайте, что я говорю об ортодоксальных евреях, квартирующих в Меа-Шеарим, живущих на наши с вами налоги, паразитирующих на трудовом народе, не дающих нормальным людям спокойно ездить по субботам и есть свое сало, голосующих по команде за свои партии, вынуждающих всех остальных поддерживать только им выгодный статус кво, прогоняющих женщин на задние сидения в автобусах… Нет, конечно же нет, я говорю о других, о тех, кто каждое утро встает ни свет ни заря, чтобы выпросить у Всевышнего милости для нас всех на грядущий день, и даже чтобы выпросить у Него этот самый день. О тех, кто поддерживает в рабочем состоянии кирпичики этого Мира – буквы Торы, трижды в неделю вынимая их из пыльных шкафов самого нижнего мира Вселенной, сдувая пыль с их мантии и короны и вознося их своим голосом к Истоку, где они черпают энергию жизни и проливают ее на нас всех, черпают и проливают… О тех, кто никогда не выходит из своего узкого мирка, называемого условно Бней-Брак или Меа-Шеарим, или даже Бейт-Шемеш, не потому, что все они поголовно больны страхом открытых пространств, а совсем-совсем напротив – потому что за стенами их собственного огромного, необъятного мира, в наших «светских» тесных улицах и коридорах, они все умерли бы от клаустрофобии и задохнулись бы от недостатка необходимого для их жизни особого Вселенского эфира. Даже я порой без него задыхаюсь, хотя, казалось бы, так хорошо уже приспособилась… Ну ладно, обо мне чуть позже, пока еще немножко о них.