Евгений Рудаков-Рудак - Волчий выкормыш

Он присел на корточки, но потерял равновесие и упал рядом с Анной, которая уже пришла в себя, но никак не могла встать от слабости. Валентина за воротник подняла мужа и влепила затрещину, а рука у нее – дай боже, как кувалда, не иначе, и прислонила к нему полуобморочную Анну, спина к спине. Погрозила Андрею.

– Сиди тихо, гад, и не дёргайся, как я сказала! Давай, Шиктыбай, еще раз про всё, что видел, и что тебе твои духи там сказали. Ты у нас самый тверёзый.

– Да… а!., и я тоже самый тверз… звёзый! Я тоже с духом, да, пропустили по стакану, – подхватился Андрей. – А ну, давай, Ш… шиктыбай, Валька моя, курва, как скажет, так и не балуй. Если ты так, так и я, а что… бля бу!

Шиктыбай опустил голову, поковырял ногой землю, помолчал, вздохнул тяжело несколько раз. Видно было, что он не решается сказать, что-то очень важное.

– Ну-ну, не телись!.. – толкнула его Валентина.

– С духами говорил я, они шибко плохую весть мне сказали. Три штуки люди прилетали в тазу, оттуда, – он показал пальцем в небо. – Шибко большой у них таз, люменевый.

– Ты же сказал, волки?

– Одна волк… волчица. Ух, и шибко матёрый, и три люди к ней малайку Сашку сажали.

– Охотники, что ли?

– Не знай. Нету у нас таких нигде. Морда у них синий – синий. Не наши.

– Напились до посинения, – догадался, кто-то.

– Не знай, Сашка волчицу сиську сосал, люди синие смотрели, волчицу пузом кверху повертали.

– Ёк…нулся, – икнул Андрей. – С… сиську! Да ты уже забыл, старый, какие они, сись. сь… Во!.. ты у моей Вальки. Валька!., а ну, докажи!

Народ шумно загалдел, никто ничего не понял, и все дружно стали крутили пальцами у головы Шиктыбая. Валентина постучала по лбу, пиалой. Он сильно обиделся, встал и затопал ногами.

– Сам так я думал, что это голова моя совсем старая и дурная стала, а глаза слепой. Однако, Аллах всё видел, моя правда!

– Ой, бабоньки, чудо-то, какое! Сашка-то наш в Маугли подался! – громко воскликнула Катька, двенадцати лет, соседская девчонка. Когда-то она читала такую книжку в интернате, где учились и остальные трое школьников отделения. Правда, на следующий год интернат грозились закрыть, потому что у района не было денег на зарплату воспитателям.

– Отвянь со своим Маугли, Катька! Удумала чёрте что, – цыкнула мать.

– Так в книжке же, мам! Пойду, расскажу ещё кому. Ну и дела, бабоньки!

– Я тебе расскажу, я так расскажу! Не видишь разве, у Шиктыбая крыша слетела.

– А как ей не слететь, ежели у него малое дитё самоё волчицу сосёт, а люди то ходют, а то и вовсе в банном тазу летают. Он же штарее меня годов на двадцать два, а то и на все тридцать! Какой спрос с яво, старого! – Зотиха громко плюнула через губу себе на грудь и отвернулась.

– Иди, старый, домой. У нас горе, а ты нам сказки баешь. Надо только додуматься до такого, сиську волчачью сосёт. Тьфу, дурак старый!

Валентина швырнула пустую пиалу со стола. Обиженный до глубины души охотник понуро ушел. Анна, причитая, завыла с новой силой, её поддержали соседки и Зотиха. Андрей сумел проползти метров пять на карачках, поднялся и закрыл уши руками, видно, чтобы его никто не слышал, и громко ругаясь, тоже ушел со двора. Вдруг, кто-нибудь даст выпить. Сегодня, как один, просто обязаны были дать.

– Не какой-то там хрен собачий волк сожрал, а единокровного моего племяша, Сашку! – кричал он, шатаясь от избы к избе. – Сашка мне даже больше сына родного, а я ему даже больше самого родного дядьки, потому как, Валька, тёлка яловая, ни хрена не петрит в с. сущ. щсве вопс. опороса!

Но никто его не угощал, всем надоели вопли Андрея и… он по забору пришел к дому Василисы, она подметала двор.

– Васька, ты думаешь, что я совсем дурак?

– Я не думаю, а знаю. Пошел бы ты домой.

– А я у тебя под забором спать буду. И ничего со мной ты не сделаешь! Мне тут теплей, а дома холодней, а у тебя, Васька, тут теплей, даже под забором. Во. от, видишь, какой он тёплый, как у меня печка.

– Какая печка! Ты тут мне пожар не устрой. Ладно, спи под забором! – и ушла в избу.

Поскольку хоронить было некого, Валентина с Зотихой срочно начали организацию поминок. Помянули, как и полагается, скромно, ребенок же.

…Прошло четыре дня и люди снова зажили своей обыденной, привычной для всех жизнью. Анна резко засобиралась уезжать насовсем. У неё в хозяйстве были куры, пять гусей и поросенок. Всё это она мигом продала, а ещё больше раздала за эти дни, и договорилась с соседом Петром, чтобы он отвез её на «Беларуси» в райцентр к подруге, за это давала ему целого поросенка.

– Дура ты, Анька. – сказал он. – Зачем мне твой поросёнок. Дядька у тебя есть в наличности, хоть пропьет этого поросёнка за помин Сашкиной души, да и тебя добрым словом вспомнит.

Избу и всё, что было на подворье, оставила тётке, хоть она и не родная, а дядька родной, но… он давно стал непутевым из-за отсутствия личной жизни с теткой Валентиной, по причине полного непонимания и больших личных обид.

Вообще-то, простые, бывшие советские люди, брошенные на произвол грабительской стихии, которую раздули братки от новой власти, стали жить беднее, но дружнее. Им нечего было делить, не то что начальству.

– А…а! Делай сама, тёть Валь, чего хочешь с моим домом, потому как я на родного дядю не надеюсь. Вон, у Петрухиных, Колька скоро из армии придет, может женится, скажешь, что дом от меня ему в подарок.

– О чём ты, – вздохнула тетка. – Кто же к нам сейчас после армии вертается. Да и я еще есть с этим раздолбаем. Мне с ним век видно вековать. Сама-то, куда решила?

– А, не знай, может, в райцентре останусь, а может, в город уеду. Мне, тёть Валь, теперь всё по хер! Как говорит дядька – бля бу. Как только где устроюсь – напишу через подружку в райцентре, знаешь. А мне теперь, хоть в фициянтках ходить, хоть на шоссейке блудить!

– Дура ты, дура несчастная, Анька!

– А ты, теть Валь, дура счастливая, да?

Они присели у ворот, обнялись, поплакали, и даже повыли. Тут подъехал Петро, и Анна, охнув громко напоследок, перекрестилась широко на все стороны, отчаянно махнула рукой, и… без всякого сожаления покинула родной дом. Перед выходом со двора она словно споткнулась, еще раз охнула, закружилась, затопала, и… скорее проголосила, чем пропела:

С тем и уехала раным-рано, как только взошло солнце. За посёлком тоскливым курлыканьем её проводили журавли, взлетевшие с Камышного.

…Шиктыбай следующий день лежал и сильно переживал. Его старуха, Айша, не могла понять, с чего это он, и то и дело спрашивала: «Не заболел ли, дед»? А что он мог сказать ей. Разве поймет старуха, что обидели его сильно, когда все, как один сказали, что он совсем сошел с ума. Конечно, если бы рассказать Айше про Сашку, как он сосал молоко у той волчицы, или про людей с синими мордами, которые с неба в тазу прилетают и ходят по воздуху, как по земле. Да… его старая глупая жена тоже будет крутить у виска своим кривым пальцем, смеяться во весь беззубый рот, а потом еще и родственникам расскажет, они обещали год назад навестить, да задерживаются. А вдруг в этом году приедут, и тоже будут смеяться.