Иван Розанов - Венера – низкая звезда

– Надеюсь, твой мой муж действительно в командировке. А то получится как в прошлый раз… – отвечал ей грубоватого вида парень.

– Не получится, поверь мне, Слава и правда в Сибири.

А чуть поодаль от этих двух молодых людей стояла нелепая полная женщина, навьюченная бесчисленными авоськами, которая рыдала, тряслась, беседуя с кем-то по мобильному телефону.

– Что делать? Что делать? Как мы теперь без него жить будем? Как же так? Как же его убило? Куда пойти?

Женщина всё тряслась и продолжала задавать бесконечные безответные вопросы.

Наискось от женщины стояли двое мужичков простой русской наружности, и заметно было, что они подшафе. Они что-то шумно, притягивая к себе внимание, обсуждали, похлопывая друг друга по плечам и пошатываясь одновременно.

– Эх, Серёга! Какой же ужас там у них! Как? Как такое вообще возможно?

– А что с них взять-то? Что с них взять? Украина – страна шлюх.

– Э, братишка, ты чего такое говоришь? Так нельзя! А как же… как же матерь городов русских, например, и всё такое?

– Дак я об ихних девочках. Все они уже здесь почти что. И красивые, и дешёвые! Как они говорят? Гарные? Да, гарные, гарные дiвчини…

– Э, шельмец! Куда загнул! Знаю я тебя, ходока…

Марина оглядывала всех этих людей, столь разных. Она была в некоторой мере растеряна, и её обычно озорные карие глазки теперь выражали лишь озадаченность.

Марина вспоминала, как пролетала она над заснеженной, во мраке и в сполохах редких огней, Россией. Из окошка самолёта почти ничего не было видно. Был уже поздний вечер. Оставалось лишь угадывать ландшафты, простирающие на тысячи километров, в тысячах метров под самолётом. Иногда лишь видно было, как самолёт пересекает грозовой фронт, кромкой крыла срезая верхушки облаков.

Замело до крон русский лес. И не видно было под снегом, к каким породам принадлежат деревья: всё едино.

Состоянье спячки так похоже на кому, если не сказать прямо – на смерть. Но ведь странным, непостижимым образом подымется вновь от земли, пробудится заново природа. Снова перед нами в цветении своём возникнут тополя, берёзы и хвои.

Так и русский человек – чего только не случалось с ним за последнее столетие; по собственной ли глупости, по сговору ли врагов попадал он в беду, но всё равно сдюживал и выживал.

Замело до макушки русского человека. И не было порою видно под спудом житейских неурядиц века, какому сословию принадлежит тот или иной русский: всё перемешалось.

Состоянье междоусобиц и безвластья так похоже на кому, если не сказать прямее – на смерть. Но ведь странным, непостижимым образом всякий раз поднимаются от земли, пробуждаются заново русские. Снова перед нами в расцвете своих идей появляются крестьяне, дворяне и духовенство.

Русская земля отличалась поразительной красотой природы и не менее поразительной стойкостью этой природы в её борьбе с суровым климатом. Русские люди, казалось, вобрали в себя это качество, эту удивительную выживаемость.

Видеть родину именно такой учил Марину её друг и, в прошлом, любовник, патриот Иван Сапин. Девушка не очень-то хорошо вникала в смысл его слов. Не хотелось ей видеть родину такой, как ей приятель сказывал. А после того, как рассталась она с Иваном, и особенно после всего того, что случилось с Сапиным уже после его задержания, когда Иван был в месте не столь отдалённом, забылся и весь его образ и слова о родине. Марина тщательно изгоняла из памяти всё, по её мнению, нежелательное.

Марине родина виделась совсем другой, нежели Ивану. Красоту природы понимала она лишь летом, да и то многое её в пейзажах раздражало. Не могла девушка оценить глухую тишь лесной чащи, ей заметен был лишь придорожный, людьми нанесённый, сор на опушках. По нраву Марине был ближе какой-нибудь знойный приморский край, вроде Анталии. В том, что славянские племена расселились в древности в таких диких, труднопроходимых и суровых местах, девушка видела поразительную, граничащую с тупостью, недальновидность предков.

Люди, окружавшие Марину, нравились ей ещё в меньшей степени, нежели природа. Раздражала её грубость, скотство, пьянство, физические уродства, тяжкость труда и безнадёга без просветления – всё то, что примечала она за типичными русскими простого происхождения. Без дрожи и испуга не могла Марина заглянуть в их неприятные, суровые лица. Девушка не понимала, что и у неё было бы такое лицо, сложись её судьба и биографии её предков иначе. Во всех прегрешениях, в которых Маринин ум уличал этих людей, девушка обвиняла не внешних врагов, как её бывший друг Иван, а самих русских. Вся история России в понимании девушки состояла сплошь из неудач и постыдных фактов, и всё это, как Марина полагала, происходило по вине народа. А лидеры, от царей до вождей, от генсеков до президентов, все как один, были девушке неприятны – наблюдала она в каждом из них плоть от плоти народной.

Многие представители молодёжи поддерживали Иванову точку зрения, ещё большее количество скорее бы поддержали Марину. Всяких разных правд нынче стало слишком много, как сортов сыра в супермаркете – выбирай любую! Даже с плесенью имеется… Только вот сложно, особенно молодому существу без опыта, правду выбрать. Вот и непонятно было молодому русскому гражданину российскому, в какой же стране он живёт – в отмеченной богом, великой, с героическим прошлым, со своим путём развития России или же в нищей, грязной, бесперспективной тюрьме народов. Мнения разнились. И казалось, что две России, условно скажем, Россия в видении Ивана и Россия в видении Марины, существовали параллельно, одна на другую наложенные.

К слову, Маринин муж Алексей, хоть и был оголтелым либералом, относился к своей родине спокойнее, чем Марина – спокойнее вплоть до индифферентности. На окружавших его людей, знамо дело, Алёша смотрел свысока, причиной тому – зажиточность его родителей; к роскоши он привык с младых ногтей. А к характерам и судьбам, к пути развития страны он проявлял интерес постольку, поскольку с ними связан был его бизнес. Жизнь в России была подобна для Алексея Анатольевича какой-то командировке, в которой ему, как представителю заславшей его фирмы, предстоит трудиться, – бизнес, и ничего личного.

Любопытно, что многие молодые люди сейчас избирают именно Алеексев взгляд на всё происходящее вокруг, и ведь есть с кого брать пример этим молодым людям – так же, пожалуй, смотрят сейчас на судьбы народа имущие капитал люди.

На пересечении разных путей развития, в опасной исторической развилке, придавленная грузом слишком разных мнений стоит нынешняя молодёжь…

…Вот пожалуй, одно из самых печальных моих воспоминаний. Я работал тогда в хирургическом отделении. Лежала там старуха; после сложной операции приходила она в себя, и ничем целую неделю нельзя было ей питаться. Я приходил к ней не реже трёх раз в сутки, ставил уколы, подключал капельницы. Не были, естественно, приятны слабому человеку эти процедуры. Наконец, разрешили той женщине отобедать. И я тут некстати подоспел: зашёл к ней в палату просто по-человечески о здоровье этой пациентки справиться. Хлипкой алюминиевой ложкой хлебала она картофельное пюре, такое жидкое, что более походило на суп. Надо же было видеть полные ужаса глаза той старухи! Она, вестимо, боялась, что я пришёл ей уколы ставить больнющие или капельницы какие; испугалась, что я её без выстраданного обеда оставлю. Больная замерла над едой. Алюминиевая ложка почти бесшумно упала на пол. Столько грусти и испуга было в глазах той старухи!