Иван Розанов - Венера – низкая звезда

Марина, хоть и была оппозиционеркой, то есть человеком априори неравнодушным к политическим событиям, в случившуюся с соседней республикой гражданскую войну отказывалась верить. Это не было тем неверием от страха, что присуще было её родителям. Нет. Марина не верила, так как просто не хотела принимать близко к сердцу и пропускать через себя информацию, передаваемую в новостях.

Ужасы и страхи войны оказались погребены под спудом безразличья. Это было, вообще говоря, очень характерно для молодого поколенья.

Молодёжь, из принципа несогласная с официальной государственной политикой, следила за событиями в бывшей братской соседней республике и активно обсуждала их в уютных интернетах лишь пока не началось ожесточённое кровопролитье. А уж как оно началось, несогласная молодёжь словно воды в рот набрала – но непонятна была причина их молчанья: толи страх обуял и заставил рты замкнуться, толи таково было указанье свыше. Изредка, и теперь лишь вполголоса, выступали либеральные по настрою, не занятые каким-либо конкретным делом, молодые люди в интернетах. И ещё в своих излюбленных кафешках беседовали, последовательно занимая антинародную позицию, забывая по скупости оставить официантам на чай.

Марина, к моменту начала гражданской войны, почти отреклась от своего прежнего круга общения, и посему не принимала участия в обсуждении злободневных, на людской крови замешанных, тем.

Марине неясно было, почему её мать плачет, а отец нервно вздрагивает в редкие часы совместного, на троих, досуга, омрачённого коллективным просмотром новостей. Девушка была чуть старше своего государства – она не могла понять, что территория соседней республики, где теперь гражданская война, ещё не так давно была частью России: для неё обуянные беспокойством и войною земли были некоим абстрактным пространством, и ничем большим. И вообще, Марину в свете событий тех дней более всего волновал один лишь единственный вопрос: девушку беспокоило превыше всего, что нет правдивой оценки событий и что заказным и продажным, по её мнению, отечественным средствам массовой информации не стоит верить.

Сильнее людских смертей, боли и покалеченных враз и навсегда судеб ценили молодые люди так называемую правду – подразумевая под правдой любую информацию, поданную под определённым соусом мировосприятия и носящую единственно возможный, по их мнению, политический окрас.

Вот так и получалось, что правд было много – у каждой кучки, у каждой стайки и у каждого течения была своя истина, притом непогрешимая, ведь политологов всех мастей развелось больше, нежели чем было конкретной политики. Дошло до того, что будто бы под гипнозом вошедших в раж журналюг, не понимали теперь граждане, где ополченцы, а где государство; где свои, а где чужие. Вот к чему привела разгулявшаяся без меры гласность: не к истине пришли люди, а к ещё большему обману, в котором практически невозможно было разобраться.

Где ж правота? Где ж истина? Посреди двух мнений она залегает – но посреди каких двух? Неясно.

Впрочем, это я сейчас всё огульно говорил, предвзято притом рассуждая: всё, что выше приведено, пожалуй, всё же было характерно для небольшого процента молодёжи.

Большей же части молодёжи и в самом деле было на всё наплевать.

Марина вспоминала свою последнюю по времени встречу с отцом.

Маринин отец, Пётр Алексеевич Синельников, был инженером, кандидатом наук, патриотом. Пётр Алексеевич работал в космической сфере. Отношения его с семьёй вышли непростыми… В начале девяностых годов, когда жить стало совсем туго, а Марина была совсем ещё ребёночком, Пётр Алексеевич в Москве почти и не бывал – жил в Новосибирске со своими родителями, потому что работал одновременно и в московском научно-исследовательском институте, и в его новосибирском филиале, – иначе было не прожить… В Москве отец семейства бывал набегами. Мать Марины ехать в Новосибирск не хотела. Позднее Марина, в пубертате, да и мать её тоже, в кризисе среднего возраста, часто обвиняли несчастного Петра в том, что он-де ребёнка оставил одного на попечении матери и мало в семью вкладывался. Но что же было делать Петру в то сложное время, время распада? Уж ли не в частную лавочку идти ему? Нет. Пётр был убеждённым романтиком и патриотом – свято верил в то, что делает, любил свою родину и делал всё посильное для постиженья русского космоса. Время показало, что Пётр не прогадал – выброшенные на обочину капиталистического рынка интеллигенты от инженерии снова стали востребованными в своём отечестве в двухтысячные годы. Пётр Алексеевич обеспечил дочку отдельной квартирой, в Измайлово, оставшуюся от Марининой прабабушки, что скончалась в девяносто шестом году в разгар второго тура президентских выборов.

Примерно с одиннадцатого года Пётр Алексеевич, Маринин отец, снова стал редко бывать в столице – научных дел в сибирском отделении было невпроворот. Марина, теперь уж взрослая, и её мать, теперь уж перенёсшая перестройку климакса, отныне не осуждали Петра Алексеевича за его фанатичную приверженность своему делу. Специалистам его уровня и профиля теперь платили отлично – как в лучшие времена вселенских строек. Повзрослевшая Марина, успешная студентка, не нуждалась теперь в постоянной опеке отца, не серчала на него за долгое отсутствие дома. Углы домашних конфликтов сгладились, и этому очень поспособствовало улучшение материального положенья семьи.

Пётр Алексеевич преобразился. Как только стукнуло ему пятьдесят, начался у него своеобразный расцвет и подъём. И семью свою он хорошо обеспечивал, и дочка у него прилежно училась. А, что было важнее для него всего прочего – дело его было снова нужно стране. Синельников стал хорошо одеваться, в строгие костюмы, а не во что попало как раньше, отрастил окладистую бороду. Стал осваивать модные вещицы из компьютерной сферы, проник в интернеты и во всякие там социальные сети.

Одного только Пётр Алексеевич не понимал: почему это новая молодёжь не ценит всех стараний государства и государственников, почему им всего мало, как капризным и неразумным детям…

…До этой встречи Марина отца не видела три-четыре месяца. Квартиру, доставшуюся от прабабушки, Марина сдавала в аренду. Жила Марина в квартире мужа Алексея, которого в тот день не было дома. Пётр Алексеевич, прежде чем отправиться к законной супруге на побывку, решил навестить для начала свою дочку. От отчего-то застеснялся посещать дочкино новое жилище, предлагал сходить в какой-нибудь ресторан, но, в конце концов, Марина его, что называется, уломала.

Поначалу планировали Синельниковы-старшие вдвоём навестить дочь в её жилище. Но Маринина мать Софья Андреевна в последний момент передумала к дочери ехать под каким-то невинным предлогом навроде мигрени. Наверное, это было неплохим расчётом: Марина бы смогла наедине побеседовать с отцом, а отец, в свою очередь, после ужина у дочери, спокойно себе мог бы остаться у Софьи Андреевны на ночь.