Иван Розанов - Венера – низкая звезда

– Какая же раздробленность, если государства союзы заключают, сотрудничают, контракты подписывают, военные блоки новые создают? Все цивилизованные страны, кроме России, конечно же.

– А фикция сейчас все эти государства с их границами. Дань историческим традициям и ничего больше. В основе всего – крупные фирмы, компании, промышленники. Они и тянут лямку всей политики сейчас. Они – новые феодалы. А люди, работающие по найму – новые вассалы, которым достаточно свобод дали, чтоб думали, что они тоже сеньоры.

– Да-с, папочка, странно ты мыслишь, но занятно, занятно…

– Что же тут странного? Знаешь вот почему средневековая раздробленность возникла?

– И почему же, по-твоему?

– Людей перестала связывать общая идея. Разобщённость на обывательском уровне перешла и на уровень государственный.

– А как же крестовые походы?

– Развлечение для феодальной элиты, численность которой меньше пяти процентов от всего населения.

– Пусть так. Но ты вот говоришь, что в средние века пропала идея, значит, когда-то же она была. Раньше, в античности, так выходит из твоих слов, что-то было объединяющее… Что же тогда было, какая идея?

– Классовая борьба.

– Ну ты загнул…

– Благородные боролись с рабами, эксплуатируя их, а рабы боролись с поработителями за свободы. На мой взгляд, это было взаимовыгодное состояние. Ну, или, по крайней мере, полезное для исторического процесса.

– А какая же идея была уже в наше время, но в последние дни исчезла?

– Всё та же. Классовая борьба.

– Поясни.

– Был многополярный мир, в котором противостояли крупные системы, каждая со своей идеологией. Самая крупная из них – это, естественно, капитализм. Ему был альтернативен мир социалистических, стремящихся к коммунизму, стран, и, в меньшей степени, – национал-социализм. Он тоже был противопоставлен капиталистической системе. И всем сторонам было выгодно это противостояние, поверь! Единство и борьба противоположностей!.. Речь идёт не только о гонке вооружений, благодаря которой развивался и совершенствовался весь мир, теперь немыслимый без технологий, пришедших в повседневность из военного дела. Общим для противоборствующих систем был принцип постоянной модернизации. Подвижное в подвижном! Борьба систем велась ради самой борьбы, и это приводило к тому, что общество в рамках эти систем постоянно менялось, модернизировалось.

– И что же случилось потом?

– Мир отказался от перманентной модернизации и стал феодально-раздробленным. Красную, социалистическую систему слили, сдали, она перестала существовать. Что это значит? Глобалистская капиталистическая система тоже рухнула. Тоже приказала долго жить.

– Почему же?

– Капиталистическая структура не может существовать без противопоставленной ей альтернативе.

– Что тогда осталось от мира?

– Мир остался прежним, но распался на феодальные княжества вокруг крупных корпораций, вовлечённых во всеобщий рынок… Посмотри на небоскрёбы фирм – они так похожи на донжоны крепостей прошлого!

– Это, по-твоему, плохо – всё то, что произошло?

– Крошка-Марина пришла к отцу и спросила кроха… – произнёс Пётр Алексеевич шутливым тоном.

– Папа! Я взрослая, мне уже двадцать пятый год пошёл, – поспешила обидеться Марна, – Скажи мне, то, о чём ты говорил, эта новая феодальная раздробленность, это плохо?

– Посмотрите на неё, какая взрослая и серьёзная девочка! Нет, не это плохо. Это – неизбежность. Это – данность. А вообще, пора уже отказываться от оценочных суждений, от этих бесконечных «хорошо» и «плохо» – всё это чисто субъективно и с толку сбивает… В своё время средневековая разобщённость была экономически целесообразна. Так и нынешний распад тоже. Децентрализованная система дешевле обходится, чем монолитная.

– Это мне понятно. Вот нестыковочка у тебя, папа, вырисовывается. Ты же сам всегда говорил, что времена нынче – безнравственные.

– Говорил. Так оно и есть.

– А средние века нравственно были чище античности. Я сужу об этом, сравнивая инквизицию и оргии, о другом я не читала, – сказала Марина, выдав своё полученное высшее образование по специальности «культуролог».

– Так и нынешний день этически чище, чем, скажем, сексуальная революция у них или лихие девяностые у нас. Дело в другом. «Хорошее» поведение современных граждан – не осмысленное принятие этических норм поведения и всяких там догматов, вроде религиозных. Современные люди «хорошо» себя ведут, становятся чистенькими и благостными, потому что так выгоднее, потому как так безопаснее.

– Не вижу разницы. Итог-то один, и не важно, каким путём пришёл человек к одним и тем же выводам.

– Разница большая. Человек, осмысленно принявший какие-то этические и моральные принципы как некое руководство к действию, останется им верен всегда. А человек-фарисей, избравший внешне благопристойное поведение ради барыша, на любой закон может наплевать и через любой принцип может смело перешагнуть – как только у него появится денежный стимул.

– А можешь дополнить каким-нибудь примером из жизни для наглядности?

– Легко. К примеру, моногамность дешевле обходится, чем полигамность, чем разгул.

– Это что же это получается… Девки не бл… уют не оттого, что бл… овать плохо, а потому, что бл… овать невыгодно и опасно? А с одного, но постоянного партнёра для себя больше содрать можно в плане денег и всяких материальных ценностей? – спросила Марина. В кругах либералов научили её вставлять не к месту в речь крепкое словцо: характерна была такая дурная манера коверкать плавную русскую речь прежде всего для выкрестов, для которых русский язык чужой, и вообще, всё русское противно им и чуждо, а выкрестов среди либералов и в самом деле было много.

– Да, правильно поняла, – ответил Пётр Алексеевич, тактично не заметивший сорности речи своей дочери.

– А теперь мне нравится ход твоих мыслей! Только не подумай, что я так себя веду. Мой муж, моя свадьба – это мой осознанный выбор!

– Я и не сомневался, что ты не такая. Ты моя ведь дочка.

Они долго ещё беседовали. Марина затем ушла на балкон курить, при недавно бросившим отце застеснялась дымить. А когда она вернулась, Пётр Алексеевич был уже каким-то расстроено-задумчивым. Склонилась голова его, локти упёрлись в колени, согнулась на полу тень.

– Не понимаю я всё-таки, Марина… Одного не понимаю, – начал Синельников-старший.

– Чего не понимаешь, папа?

– Я ваше поколение не понимаю. Всё у вас есть, а вы всё равно не довольны, не цените того, что имеете. И настроения, и идеи ваши протестные – такие бесплодные, если разобраться. Какое-то просто, извини меня, бесплодие без невинности вырисовывается. Вот смотри… Даже если взять во внимание наш ужин. Какие хорошие продукты – разные, полезные. И достать легко – легче лёгкого! А когда я вот был в твоём возрасте, Марина, ничего такого не было.