Андрей Дорофеев - Хроники психотерапевтического кабинета

– Нет, мам, но я насчет завещания.

– Завещания? – насторожилась мама, из чего Иван заключил, что Дмитрий Петрович не рискнул зайти к ней. – Какого завещания?

– К тебе мой крестный не успел зайти. Бабушка отказала домик тете Лене, а сад весь – тебе.

– Ах вот как, значит! – тон матери мгновенно изменился. – Значит, я не могу жить вместе с семьей нормально, значит, я должна жить под одной крышей с сестрой, в тесноте и темноте! Вот как ловко придумано, да сынок?! – она уже язвительно кричала, выбросив спицы.

– Даже после смерти, после смерти… Нет ада на это чудовище. Сколько лет жили вместе мирно – а теперь решила перессорить всех дочерей своих – умно, умно!

Мать в исступлении ходила, пиная больными распухшими ногами диван и даже не замечая этого.

Иван Васильевич тяжко вздохнул про себя и подумал: «Пора!»

– Мама, я хочу спросить тебя кое о чем, – с намерением сказал он, привстав и усадив мать обратно на диван. – Ты постоянно относишься к бабушке с плохо скрываемой неприязнью. И я хочу спросить тебя очень прямой вопрос, и я хочу, чтобы ты мне ответила на него очень честно. Скажи – что ты сделала бабушке, из-за чего ты так кидаешься на нее всю жизнь?

Мать вздрогнула, рот ее приоткрылся.

– Что это значит? Ты что про мать свою говоришь?

– Я спрашиваю тебя, – мягко, но настойчиво повторил Иван Васильевич, – что ты сделала бабушке. Дай мне ответ.

Мать вскочила и пошла белыми пятнами.

– Да как ты смеешь! Больше никогда, никогда не смей меня так оскорблять, тебе понятно?! Понятно?! – она, вспотевшая и взъерошенная, взяла быстрым движением сумку и уставилась гневным взглядом на сына:

– Я пойду в магазин и куплю нам салата и котлет. Когда я вернусь, чтобы ничего не напоминало мне о том, что сейчас было. Змею, змею на груди вырастила… Ты меня понял?

«Болонка и лев… Болонка и лев» – проговорил про себя Иван Васильевич, чтобы придать себе духу. Он был почти сломлен. Затем хотел вспомнить бабушку, но перед ним всплыло лицо священника. «Жизненно необходимо выставлять свои жалкие силенки напоказ лишь слабому, а потому и нечестному – мол, вот я какой, не напади на меня!» Да, подумал Иван Васильевич, как можно не заметить? Тот лишь, кто нечестен, вынужден защищать видимость своей честности.

Иван Васильевич спокойно встал, взял из рук матери сумку и бросил ее в угол дивана. Потом подошел к двери и закрыл ее своим телом.

– Нет. Ты никуда не пойдешь. Всё зашло слишком далеко, – сказал он твердо и без тени сомнения.

Мать осела на кресло.

– Ванюша!.. – заныла она вдруг. – Что же случилось?.. Почему, родненький, мать так не уважаешь?

– Я уважаю тебя, мама. Что ты сделала бабушке?

– Это она, она! Она всю жизнь хотела смерти моей! Она изводила меня! Она стояла надо мной, закрывая солнце!

– Что ты сделала бабушке? – тон сына был сух и бесстрастен.

– А ты знаешь, – ядовито вдруг заметила мать, вытянув палец вперед, – знаешь, что она однажды сделала? Когда я была маленькой, года три мне было, она потеряла меня в городе! Одну, в огромной Москве! Я три дня сидела в милиции! Ты представляешь, каково это было мне, трехлетней девочке?! Я все глаза выплакала! А ты обвиняешь меня.

– Мама. Меня не интересует, что сделала бабушка. Что ты сделала бабушке?

– Я… А ты знаешь, – она встала и хотела было пойти к двери, но Иван Васильевич посмотрел на нее так, что она приросла к полу, – знаешь, что она однажды затопила нижний этаж? Как можно быть такой бесхозяйственной и безалаберной? Устала она, видите ли, и забыла закрыть кран! Посмотрите на нее, бедную!

Яд просто-таки изливался из ее перекошенного судорогой злости рта.

– Мы не покладая рук работали, чтобы возместить ущерб! Горбатились из-за ее забывчивости. Такое можно забыть, а?!

Иван Васильевич вспомнил тот случай. Он не стоил и выеденного яйца. На побелку потолка соседей снизу добавили четыре рубля, причем сделал это Иван Васильевич из своего кармана. Из уст матери лилась отвратительная, низкая ложь о покойнице. Причем интересно было то, что мама обычно была человеком очень правдивым.

– Мама, я еще раз спрошу тебя именно то, о чем спрашивал. Что ты, именно ты сделала бабушке? Что плохого ты ей сделала?

– Какая разница? Ну, какая тебе разница, скажи мне? Что ты лезешь не в свои дела? Ну, если я ей что-то и сделала, то что? Что ты прицепился ко мне? Оставь в покое маму, она умерла и все унесла с собой. В конце концов, о покойниках нельзя говорить плохо!

«Это уж точно!» – усмехнулся про себя Иван, вспомнив недавние сентенции матери.

Ираида Сергеевна тем временем слегла на заправленную постель, положила руку себе на лоб, страдальчески закрыла глаза и изобразила отвергнутую родными, несчастную умирающую старую женщину.

– Мама, расскажи мне. Пойми – я знаю, что что-то произошло, и если тебе настолько не хватает душевных сил высказать это, то вряд ли мое мнение о тебе станет лучше, чем уже есть. Конечно, это только мнение о ваших отношениях с бабушкой. Но если ты сможешь сказать мне о причине столь великих трений, что будет, без сомнения, нелегко, я увижу перед собою человека, что может превозмочь нечестность, чтобы честь расправила крылья. И тогда сердце мое переполнит гордость за то, что этот очистившийся белый ангел – моя мать.

Пока он говорил, мама повернула голову и смотрела на сына усталыми глазами. Спеси в ней заметно поуменьшилось.

– Сынок, я не знаю, зачем тебе это. Шел бы ты лучше заниматься этими беседами со своими пациентами. Но чтобы тебе было легче – конечно, и я не безгрешна. Конечно, и я грешила, бывало, против мамы. Но к чему теперь ворошить старое?

– Мам, что конкретно ты сделала?

– Бывало… Однажды я испортила маме суп. Я не знала, что она уже его посолила, пришла на кухню, сняла крышку с кастрюли и, не пробуя, посолила снова. Пришлось вылить… – она вздохнула, – Ну вот, теперь ты знаешь всё.

– «Ну конечно», – подумал Иван Васильевич, который уже вошел в роль и перестал потеть перед каждым вопросом.

– Что еще, мама?

– Что у вас там за способы лечения такие? Сынок, поверь, ты ошибаешься. Ты же не профессиональный психотерапевт. А я вот слышала по телевизору…

– Мама, меня не интересует телевизор. Что ты сделала?

– Ну что, что. Мало ли что? Однажды накричала на нее.

«Ага, однажды» – заметил себе Иван Васильевич. Ему уже начинал нравиться этот фарс. Он прекрасно понимал, что его пытаются водить за нос. Иван Васильевич уселся поудобнее в кресло и стал крутить в руках пульт от телевизора.

– Мама, давай так. Меня не интересует, что ты сделала полгода назад или как ты сломала бабушке спичку. Меня интересуют времена гораздо более давние, чем моя юность. Итак, что ты сделала бабушке?

В глазах матери промелькнула тень, уголки губ опустились.