Андрей Дорофеев - Хроники психотерапевтического кабинета

– Здравствуйте… – еле слышно поздоровался с ним Иван Васильевич, подойдя. – Я родственник умершей. Внук.

Священник улыбнулся и приятным грудным голосом сказал:

– Здравствуй и ты, сын мой.

– Скажите, святой отец… Моя бабушка была неверующей, кто же пригласил Вас?

– Я не на работе, если можно так выразиться, сын мой, – ответил священник и снова улыбнулся. – Моя резиденция в двух строениях отсюда, – и он показал рукой на двухэтажный коттедж с черным джипом во дворе, где в тени ягодных кустов прятался охранник.

– Простите… У Вас довольно высокий сан, да? – заробел вдруг Иван Васильевич и немного пригнулся к земле. Священник это заметил.

– Да, – просто ответил он и похлопал Ивана Васильевича по плечу, – а называть можете как Вам удобно. Зовут меня отец Феодосий, а сан – епископ Витебской епархии. Посмотрите-ка, что делают селяне, очень интересно. Это старая народная традиция.

Он указал Ивану Васильевичу на уже виденных им мужиков, что, сняв верхнее, в одном исподнем махали топорами.

– Что они делают? – с непониманием спросил Иван Васильевич. Он проникся каким-то необъяснимым уважением к этому человеку и поэтому не торопился на двор, на расправу старушкам.

– Кладку делают. Это мостик через какое-нибудь топкое или мокрое место, ручей или ров. Для этого рубят сосну, обтёсывают её, вырезая на ней день смерти и изображение человеческой ступни. Затем все садятся на это бревно и ещё раз поминают умершую. Позже каждый, проходя по этому мостику, читает молитву за упокой души той, в чью память положена кладка.

– Я тоже… неверующий, – смущенно проговорил Иван Васильевич, не глядя на священника, – поможет ли ей этот обряд в ее будущей жизни на небесах?

– Нет, конечно, – просто ответил священник, – не в силах Иисуса помочь атеистам. Кроме того, я сомневаюсь, что небеса существуют.

Иван Васильевич остолбенел.

– Как! Вы, епископ, священник Православной Церкви, и говорите такое! Не ожидал услышать подобное от священнослужителя.

– Не беспокойтесь, сын мой, – спокойно ответил отец Феодосий и огладил бороду, – в мире и так много беспокойств. Есть несколько разных категорий людей, и, ежели они и считают себя христианами, веру будут воспринимать по-разному.

Есть верующие, истинно верующие. Те, кто смотрит в будущее, зная, что вера – это неотъемлемая часть человеческого существа, его стержень и крылья за спиной. Верующие не верят в общепринятом смысле этого слова – они творят будущее. Их вера очень близка к знанию. Они не ждут небес – они их вершат.

Есть суеверные. Знаете, откуда происходит такое слово?

Иван Васильевич на секунду задумался.

– Суе… верные. Верующие во всё?

– Истинно так, сын мой. Эти люди довольно трусливы, и боятся они всего. Поэтому им нужен о-очень сильный защитник! Можно догадаться, кого они выбирают в качестве такового. Но они не верят. Они боятся Бога. Это те, что проводят перед иконой целыми днями, не помыслив и пальцем шевельнуть. Это те, что валяются на паперти, вымаливая копеечку ради Христа. Те, что видят гнев Божий в ударе молнии и откуда-то выжимают каждое десятилетие все новые и новые приметы. Это не верующие – это слепцы. Суеверные.

Иван Васильевич настолько проникся правотой святого отца, что забыл о цели своего визита и палящем солнце над непокрытой головой.

– Есть фанатики. Они не менее суеверны. Есть еретики, и, боюсь, я стал бы водить общество скорее с ними, – святой отец засмеялся, и мудрость, мирно и гармонично уживающаяся с молодостью, пыхнула из глаз радостным каскадом лучей.

– Сколько… сколько Вам лет, святой отец, простите меня за вопрос? – спросил Иван Васильевич.

– Двадцать восемь, – последовал ответ.

Иван Васильевич никогда бы не подумал, что может сделать такое, но не смог сдержать порыв. Он безотчетно преклонил колени, взял руку святого отца и прислонил ее к своим губам.

– Благословите меня, святой отец…

Отец Феодосий взял руки Ивана Васильевича в свои и приподнял на ноги. Посмотрел ему прямо в глаза.

– Я вижу, у Вас есть какая-то проблема, которая поглощает часть Вашего внимания, не дает ему освободиться. Мы можем пройти к Вам в дом?

– Конечно, господи! Извините, что не предложил сразу, – вдруг очнулся Иван Васильевич. – И да. У меня есть, о чем спросить совета.

Бабульки, увидев самого отца Феодосия, чуть ли не легли на грядку лицами вниз, выпятив свои цветастые зады.

В доме было пусто, зеркало в сенях было аккуратно завешено красно-бело-зеленым рушником бабушкиной работы. Когда же священник и Иван Васильевич прошли в комнату, они нашли завешенный половиком телевизор.

– Сегодня же девятый день! – хлопнул себя по лбу Иван Васильевич, после чего пригласил святого отца присесть на диван.

– Ваша бабушка была большой мастерицей! – похвалил отец Феодосий, усевшись и оглядевшись по сторонам.

– Действительно. Она была бы рада, если бы знала, что ее поминают добрыми словами. Кстати, простите мне мое невежество, а почему на девятый день поминают покойника?

Отец Феодосий снова улыбнулся таинственной улыбкой Моны Лизы.

– Очередные проделки наших суеверных друзей. Поминки – языческий обряд, не христианский. Как и многое другое в христианстве. В дохристианское время, когда считалось, что душа, вылетев из мертвого тела, прощается с ним и с близкими людьми, а потом возрождается в новой утробе, девятый день был днем разрыва. В этот день душа переставала воспринимать общение прощающихся с ней родных, переставала воспринимать наставления на недолгую дорогу между жизнью и жизнью, и начинала свои поиски нового гостеприимного тела.

Зачем же закрывались зеркала – теперь вообще никто не упомнит, существуют лишь разные мнения. Но в современном обществе не нужны и мнения, имеющие под собой понимание – всё заменили ритуалы.

– Ритуалы, да? – сказал сам себе Иван Васильевич, наливая себе и отцу Феодосию чай из старого, чуть ли не послереволюционого чайника, который на удивление быстро вскипел. – Отец Феодосий, мне нужен совет.

Бабушка умерла, но вместе с нею в могилу, а точнее, в прах, ушла одна из тайн, которую я никак не могу разрешить. Она мешает мне воспринимать Илиону Пафнутиевну как человека, что все помыслы свои направил на благо семье и обществу. Бабушка была действительно уникальным по работоспособности и социальности человеком.

Но моя мать знает о чем-то ужасном, совершенном бабушкой, таком, что не дает ей спокойно жить. Как только мама встречает свою маму, ее лицо меняется, все условности отметаются. Мама что-то вспоминает, и гнев обрушивается на голову бабушки. Такое ощущение, что все добрые дела ее жизни не смогли бы перевесить этого одного враждебного действия, сам не знаю, какого… Но что, что являлось источником бесконечной враждебности столь долгое время?