Андрей Дорофеев - Хроники психотерапевтического кабинета

Я придумывал себе страшные преступления, что могли бы вызвать столь яростное неприятие, но… подумав немного, всегда их отметал. Потому что понимал – нереально это. Не могла бабушка такого сделать.

И я хочу спросить у вас совета, святой отец, – что это могло бы быть? Вы ведь не случайно появились перед домом бабушки?

– Для себя – случайно, для Вас – не случайно, – загадочно ответил священник, тихо прихлебнув чай из кружки и закусив его одной их конфет, найденных Иваном Васильевичем в белой вазочке из засахаренной ткани. – Скажите, пожалуйста, какова Ваша профессия?

– Я… – смутился немного Иван Васильевич, – психотерапевт, правда, доморощенный, без высшего образования…

– Вот и слава Богу, – неожиданно похвалил отец Феодосий сбитого с толку Ивана Васильевича. – А знаете Вы, Иван Васильевич, что и психотерапевты бывают разных типов. Бывают понимающие, а бывают – суеверные и фанаты. Одни честно смотрят на жизнь, наблюдая ее и не забывая своих благих целей. Они знают – душевное здоровье пациента в их руках, и, хорошо или плохо, помогают ему. Часто не могут помочь, и пациента постигают неудачи. Но никогда они не забывают, что это они не сделали того, что нужно было сделать.

Другие же, суеверные, словно магнитофоны, крутят в голове цитаты их более знаменитых предшественников, и не дай бог пациенту не поправиться! Виноват во всем теперь пациент, а не психотерапевт. Потому что психотерапевт – профессионал, у него есть диплом, он знает много умных слов. Таковые целители – опухоль на лице психотерапии, скоро ненасытно сожрущая само это лицо. Они придумали сумасшедшие дома и неизлечимые болезни, чтобы хоть как-то скрыть, оправдать свое дичайшее невежество, на которое и сами боятся посмотреть.

Иван Васильевич не знал, что и сказать. Он мусолил в руках желтый венчик от скатерти стола и смотрел на священника.

– Есть одна кажущаяся логичной идея, которая, однако, является просто суеверием. Вот она: если один человек, чистый сердцем, телом и душой, пылает гневом к другому человеку, значит этот, последний, что-то натворил. Так ведь?

– Ну… да. Так ведь обычно и бывает, – недоуменно проговорил Иван Васильевич, чье смущение перешло теперь на обертку от конфеты, которая в его руках превратилась в комок затертой бумажки.

– Нет, не бывает! Это неправда, – неожиданно поставил чашку на стол и подался вперед отец Феодосий, – не бывает такого. Где Вы видели льва, который раздувал бы жалкие склоки в прайде? И где вы видели болонку, с достоинством проходящую мимо льва? Запомните навсегда, сын мой. Сила – в честности. Сила – всегда в честности. Силен – честный. Слаб – трусливый! Нет нужды сильному гневно защищаться – он и так защищен. Жизненно необходимо выставлять свои жалкие силенки напоказ лишь слабому, а потому и нечестному – мол, вот я какой, не напади на меня! Слабость, нечестность, ущербность в каком-то отношении – это одно и то же! Вы понимаете меня?

– Я не понимаю, – сказал тихо Иван Васильевич.

– Вы поймете, когда честно посмотрите на себя самого. Представьте, что Вы совершили грех. Сразу Вы возьмете ответственность перед Богом или людьми за его совершение?

Иван Васильевич представил, что он разбил чужую машину, и с необычайной четкостью понял, что нет, о чем и сказал священнику.

– Правильно. Люди грешны, все – даже ваша работящая бабушка. Кстати, почему ее тела нет? Если она неверующая, то в церковь ее отнести были не должны.

– По посмертной воле ее отнесли в крематорий.

– Тогда я понимаю, – кивнул священник. – Да, люди грешны. И что бы Вы лично стали делать, если бы пришел другой человек, скажем, пострадавший, и сказал бы, что вы были, мягко говоря, неправы?

– Я… не знаю. Оправдывался бы. Ну, наверное, недоволен был бы им, – пожал плечами Иван Васильевич.

– Вот и соотнесите факты, сын мой, и запомните то, что я сказал Вам. Это и есть мой совет. На сем прошу прощения за вторжение в вашу обитель и удаляюсь, поскольку у вас будет о чем поговорить с вот этой милой женщиной.

Иван Васильевич оглянулся – в дверях стояла его тетя, Елена Сергеевна, и с удивлением и почтением смотрела на гостей. На голове ее был повязан черный платок, однако лицо не было грустным.

– Здравствуй, Ванюша! Святой отец, не уходите, Вы всегда желанный гость в нашем доме! – всплеснула она руками. – Вот я чаю поставлю…

– Простите меня, хозяюшка, но я вынужден уйти. Иван Васильевич чаем меня уже напоил, да и паства не ждет. Прощайте!

Он вышел, оглянулся на секунду на дверь и вполголоса сказал сам себе:

– Вот я и благословил тебя, смятенный человек. Пусть же благое слово мое упокоится в душе твоей и проникнет в сознание, создавая дела добрые.

И размашистым шагом, разметая ногами запыленный подризник, вышел из калитки – человек с весенней молодостью и стариковской мудростью во взгляде.

Иван Васильевич же обнялся с тетей и начал улаживать формальности смерти бабушки. Одна формальность – наследство мамы – была не улажена никак. Но Иван Васильевич твердо решил – как приедет домой, он сразу же исправит это, скольких бы нервов ему это не стоило. Волю бабушки он исполнит.

И только в поезде, когда он трясся на жестком дермантиновом сидении, облокотясь на установленный столик и бездумно наблюдая за проносящимся в мутном окне лесом, до него дошло, о чем говорил святой отец.

Сжимая кулаки до побеления, скрипя зубами, он тихо выдавливал жесткие, хлещущие слова, коими нещадно бичевал себя до крови, словно раскаивающийся грешник.

– Глупец… Глупец, боже мой… Столько лет… Столько лет быть слепым… Психотерапевт… Какой психотерапевт!.. Чурбан ты… Только двор подметать, а не с людьми тебе работать… Идиот… Прости, бабушка… Я сделаю это, я… иначе да не упокоится душа моя. Ну, мама… ну, держись, мама, я еду. Я еду…

Иван Васильевич позвонил в черную кнопочку звонка, неаккуратно измазанную по бокам розовой краской. За дверью раздался шорох, дверной глазок на мгновение потух, и дверь открылась.

Мама в потертом халате с удивленной улыбкой пропустила сына в квартиру.

– Ванюш, здравствуй! Как хорошо, что зашел-то. Только почему без предупреждения? Я б тебе окрошки наделала, а так в магазин бежать надо. Ну, ничего, я сейчас сбегаю, сбегаю.

Иван поцеловал маму в лоб и начал раздеваться.

– Мамуль, спасибо, не надо. Я ведь по другому делу приехал, по наследственному.

Улыбка мамина притухла.

– Странно, сынок. Мама умерла, а я даже не хочу к ней ехать. Грех ведь совершаю. Скажи, Леночка ведь там?

– Да, мам, все в порядке, Лена приехала, – Иван Васильевич взял маму под руку и аккуратно повел в гостиную. – Ты присядь. Нам поговорить надо.

Мама встревожилась.

– Ванюш, нешто же что-то еще случилось? – она села на диван и огляделась вокруг в поисках вязальных спиц. Как знал Иван, они заменяли ей успокоительное, из-за чего недостатка в вязаных вещах семья не испытывала никогда.