М. Таргис - Сумеречная мелодия

– Простите, не могли бы вы… – он указал глазами на сигарету, и Павел торопливо загасил ее.

Поблагодарив его, Цеста рассеянно пролистал пачку нот на столе, подержал в руке и отложил пластинку со своим портретом на конверте, криво усмехнулся.

– Павел Шипек, – вспомнил он. – Да. Я знаю вас. Вы хорошо пишете.

– Я подумал, что мы могли бы…

– Боюсь, с этим все, – печально сообщил Цеста. – Я больше не буду выступать.

– Но как же?..

Павел обернулся, услышав, что Штольц, появившийся в дверном проеме, окликнул его. Извинившись, Павел вышел из комнаты.

– Ты хотя бы по дружбе со мной не можешь вести себя прилично? – прошипел он, закрывая за собой застекленные двери.

– Я хочу, чтобы ты посмотрел… – Штольц держал в руках номер «Новин главниго мнеста».

– Вчерашняя?

– Стащил у пани Вертеровой. Сюда смотри.

Павел взглянул сквозь стекло двери в комнату. Цеста поставил свою чашку на рояль и что-то лениво наигрывал в ожидании его возвращения.

Павел развернул газету и изумленно уставился на фотографию на первой странице. На ней была запечатлена сцена, за которой виднелись смутными светлыми пятнами головы зрителей в зале. В середине фотографии одиноко и глупо торчал микрофон на высокой подставке, а возле него был распростерт на полу мужчина в черном фраке: одна нога вытянута, другая, согнутая под неудобным углом, упирается в подставку микрофона, черты запрокинутого лица трудно различить. Чуть выше размещалась фотография поменьше – плохо пропечатанный крупный план с конверта пластинки. Павел стал просматривать статью.

– Позавчера был концерт. Бургомистр присутствовал, с какими-то гостями, – не выдержал Штольц. – А твой ненаглядный потерял сознание посреди выступления и оказался не в состоянии продолжать.

– Черт знает, что это все значит, – пробормотал Павел.

Из-за двери лилась мелодия, на которую они не обращали внимания.

– Что пить надо меньше, вот что! – прошипел Штольц.

– Нет, он же сам сказал… Тут что-то не клеится. Но в любом случае, кажется, мы опоздали… – начал Павел, когда из комнаты внезапно донесся выворачивающий душу наизнанку пассаж. Композитор от неожиданности выронил газету, Штольц пошатнулся. Оба ошарашенно переглянулись.

– Это она! – произнес Штольц.

– Там же нет нот!

Павел распахнул двери и вошел в гостиную.

Цеста сразу же перестал играть и сидел у рояля, выжидательно глядя на него. Нот на рояле действительно не было.

– Что вы играете? – сурово вопросил Павел.

Цеста пожал плечами и улыбнулся.

– Вдруг нашло. Сам не знаю, откуда это взялось.

– Это моя песня! – ревнивым тоном заметил Павел.

– Слушай, никакой мистики тут нет, – Штольц коснулся его плеча. – Ты играл ее ночью, и твой гость запомнил.

– Я не помню, чтобы играл ее! – возразил Павел.

– Точно играл… Кажется…

– Это возможно? – спросил Павел. – Вы сумели сыграть Umsonst по памяти?

– Тоже еще, Моцарт нашелся! – хмыкнул Штольц.

– Вероятно, да, – ответил Цеста. – Во всяком случае, если бы я услышал эту мелодию раньше, такое я бы не забыл! В ней есть что-то жуткое, вам не кажется? И в то же время она неправдоподобно хороша!

Павел зябко передернул плечами и ухмыльнулся, поймав вопросительный взгляд гостя.

– Надо же! Мне еще никогда не приходилось слышать ее со стороны, тем более – вот так, вдруг!

– Прошу вас, – Цеста поднялся с рояльного табурета и переставил на стол свой кофе.

– Посмотрите сюда! – Шипек быстро переворошил бумаги на столе, хлопнул себя ладонью по лбу, подбежал к задвинутому в угол комнаты бюро и вынул из ящика пару листов бумаги.

– Слова тоже вы написали? – Цеста с интересом проглядел текст, приподняв и округлив прямые полоски бровей. – Ух ты! Сильно.

Не говоря больше ни слова, Цеста прочистил горло и со значением взглянул на Павла. Сразу поняв, что от него требуется, тот сел за рояль. Штольц тихонько притулился в углу на стуле, переложив с него на какой-то ящик шляпу Павла, и приготовился созерцать и внимать, невольно увлеченный происходящим.

Он уже знал, что сейчас будет, и все-таки его опять захватило врасплох: Павел еще ни разу не исполнял свой шедевр с такой отдачей, а когда сильный тенор зазвенел с чистотой и мощью церковного колокола тревожным, пугающим набатом, мир мгновенно рухнул куда-то вниз, в бездну, наполненную сумраком потерянной души.

Штольцу хотелось крикнуть: «Перестаньте!» – но он не рискнул. Безжалостная песня оборвалась сама, прерванная отдаленным глухим стуком и визгливым криком, и Олдржих отнял от лица судорожно прижатые ладони.

– Это невозможно! – простонал Павел и бросился в прихожую.

Цеста, удивленно оглядевшись, положил текст на рояль и последовал за ним. Штольц тоже встал со стула, обнаружив вдруг, что нетвердо стоит на ногах.

– Вот дьявольская тема! – пробормотал он.

Едва Павел открыл дверь, в квартиру ворвался гул возмущенных голосов. На лестничной площадке стояла совершенно пунцовая – от нее только что пар не шел – пани Вертерова, за ней толпилось чуть ли не с десяток полуодетых соседей. Некоторые лица показались Штольцу смутно знакомыми, вероятно, он встречал этих людей на лестнице.

– …полицию! – закончил кто-то фразу, и на мгновенье воцарилась тишина.

– Пане Шипку, вы уж… – пробормотала с упреком пани Вертерова, и, словно это послужило сигналом, остальные снова зашумели.

– Вы знаете вообще-то, что сейчас полшестого утра?!

– Ну так… самое время вставать… – нашелся Павел.

– После того, как мы всю ночь глаз сомкнуть не могли?!

– Сколько можно это терпеть?!

– Давно уже надо сообщить, куда следует…

– Хоть бы девок к себе водили, тьфу! – сплюнул краснолицый мужчина в майке и потрепанных полосатых штанах. – А то занимаются черт знает чем…

– Вот уж это не ваше дело! – не выдержал Штольц.

– Было бы не наше дело, – вступила тощая женщина в домашнем халате, – если бы вы не устраивали кошачьих концертов в пять утра!

– Что, простите? – темные глаза Павла округлились от потрясения.

– Повезло с соседями, ей-богу, – добавила женщина.

– Между прочим, раньше весь этот дом принадлежал моей семье, – возмутился Павел, – и если мы согласились…

– Вот именно! Будет теперь всякая дворянская шваль нам жизнь портить! Извращенцы! – бросил кто-то из заднего ряда, но Павел в ответ на это просто захлопнул дверь.

– Вовремя, а то бы сейчас началось взятие Бастилии, – заметил Штольц, переглянулся с Цестой, и оба внезапно рассмеялись.

– Т-твари! – прошептал Павел и пнул ни в чем не повинную дверь, из-за которой все еще доносились отдельные вскрики.

– Кошачий концерт! – вспомнил Цеста и снова рассмеялся – звонким мальчишеским хохотком.