Алла Иошпе - Бочка счастья (сборник)

– Яша! Сколько можно бегать?! Гастролер!!!

Лишь потом мне объяснили, что «гастролер» на языке эстрады это – почти как почетное звание. Так называли только тех, кто очень хорошо работает на сцене и смело может ехать на гастроли. Кто может своим именем везти за собой целые коллективы и собирать полные залы. Что в дальнейшем у нас со Стаханом и получилось. Мы действительно были гастролерами.

Тогда, в ту одесскую поездку, мы уже чувствовали себя настоящими артистами, почти профи – ведь мы уже получали гонорар! Рублей по шесть за концерт. Каждый. Это был наш первый семейный бюджет.

И успех был настоящий. Как на сцене, так и после концерта.

На моего будущего мужа буквально набрасывались поклонницы.

– Вы так пели, ах, как вы пели! – щебетали они.

Я брала его руку, демонстративно клала ее себе на талию, показывая всем видом, что им не обломится, и мы уходили с ним в наш номер, с таким трудом отвоеванный в битве с суровым законом.

Поклонники появлялись и у меня. Но это никак не нравилось моему уже почти мужу. Свои ему нравились как-то больше.

Тогда я и сказала:

– Если ты мне, Рахимов, изменишь или я это просто почувствую, тебе отвечу тем же. Хотя, если честно, мне этого совсем не хочется.

Он задумался.

– Ты – женщина! – мрачно сказал он.

– Тем более, – сказала я.

Аргументом «ты – женщина» он пользовался часто. Если надо что-то решить по телефону, позвонить кому-нибудь по делу – о концерте, о записи на радио, музыкантам… я – «женщина». Договориться о детском садике или вообще о чем-то важном – я «женщина». Поговорить с директором филармонии о переносе гастролей – тем более я «женщина». И вообще…

Но надо отдать ему должное – он был и остается настоящим мужчиной, решительным и рукастым, мастером на все руки. Даже мебель сам может сделать. И делал. И реставрировал антикварный стол и буфет. А как он может починить утюг! А это для меня всегда было высшей математикой, которую я боюсь всю свою жизнь.

Поэтому я и звонила, и договаривалась… и «была женщиной». Да я и не помню ни одного скандала по поводу того, кто из нас должен пропылесосить в квартире, сготовить или разогреть еду, сходить за продуктами, вынести мусор… И не было обид, если кто-то чего-нибудь не сделал. Мы даже не договаривались о наших обязанностях и правах. Мы просто все делали вместе. Ведь так долго у нас не было угла своего, крыши над головой… не было своего окна и своего абажура. Не говоря уж о своих общих семейных обязанностях.

И когда наконец появилось все это, мы просто были счастливы. И наши права, и наши обязанности уже не обсуждались. Некогда было. Надо было скорей-скорей успеть закончить домашние дела и – на концерт, на репетицию, на запись… Или на самолет.

И тогда никто еще и не слыхал о каких-то там брачных контрактах.

Да и что, если б и слышал?! Что б мы могли тогда разделить, если что?! Только нашу любовь. Разбитую, если, не дай бог, пришлось бы ее делить. Да обручальное колечко. Мое и его.

А его кольцо даже невозможно было б и снять! Не то что разделить. Когда однажды Стахан поднял капот нашей первой машины – «запорожца» – и залез в мотор (что он там натворил? на что нажал?), что-то там закоротило, и обручальное кольцо на его безымянном пальце раскалилось и буквально приварилось к коже! Боль была дикая. И снять это кольцо он не мог очень долго. Да и не снимал.

На этом месте так и остался выжженный шрам. И само обручальное кольцо, конечно.

Так, огнем и железом, я прописалась в его судьбе на всю жизнь.

Еще до того как мы поженились, еще задолго до этого, мы поссорились. Да так, что могли бы и не помириться вовсе.

Наверно, так бы оно и вышло. Если бы не наш друг, поэт-композитор, ученый-биолог, незабвенный Ген Шангин-Березовский.

Когда-то, когда я уже пела на студенческой сцене, ребята принесли мне песню, про которую сказали: «Это для тебя и про тебя». Это была «Царевна Несмеяна». Никто не знал автора. Все вообще говорили – студенческая народная.

И вот в нашей квартирке на Бронной раздается звонок:

– Алла? Это Ген Шангин.

– Кто вы? Я вас знаю?

– Меня – нет. А вот мою песню – знаете. И поете.

– ?

– «Царевна Несмеяна».

– Стойте! Не потеряйтесь!! Я ведь так и не знаю автора!!! Ищу, но никто не знает!

– Вот я сам вас и нашел.

– Так приходите!

– Так сейчас и приду!

И приходит.

Высокий, симпатичный, интересный мужчина. Прилично старше меня. Умница. Пишет замечательные стихи и песни на них. Это он потом написал для меня «Не торопи любовь, потом наплачешься», «Листопад», а позднее уже и для нашего дуэта – «Если любить так»… Эти песни стали программными и долго украшали наш концертный и пластиночный репертуар.

Мы с Геном подружились. Надолго. Почти навсегда.

Генка принял Стахана сразу же. Это он его тут же стал звать Узбеком. С такой нежностью и уважением, что имя это так навсегда и стало Именем Стахана Рахимова. Узбек.

И вот мы поссорились. Не с Геном, а с моим будущим. Я была уверена, что виноват он. Узбек не сомневался, что я.

К тому времени наши отношения перешли уже в серьезную фазу. И моему Узбеку надоело, что после наших замечательных встреч я каждый раз ухожу домой. В семью. К мужу и маленькой дочке.

И он сорвался. Он кричал, даже угрожал! Уж не помню, что он выкрикивал, но я пришла в ужас. Я никогда его таким не видела, не могла представить, что он ТАКИМ может быть вообще!

Этот скандал происходил у него в студенческом общежитии. На его крики в комнату стали заглядывать удивленные студенты. А я сидела на кровати, закрыв ладонями лицо, плакала…

И решила уйти. От него. Навсегда уйти. Тем более что он продолжал орать: «Или оставайся со мной, или убирайся к нему!!!»

Я ушла. Он бросился по лестнице вниз. Но не за мной. Он обогнал меня. Пока я спустилась, он уже поймал такси, расплатился, успел сказать водителю мой адрес. Я уехала. Перестала плакать. И почему-то стало легко-легко на душе. Наконец-то. Вот все само собой и разрешилось. Снова будет спокойная размеренная жизнь в семье. Не надо будет обманывать и изворачиваться. А это я ненавижу всю свою жизнь.

Я даже мысленно поблагодарила Стахана. Он сам все решил и разрешил. Так тому и быть, значит.

…Проходит месяца два. Стахан все время у Шангина пропадает. Просит помочь. Ругает себя нещадно. «Я дурак, идиот! Она не простит никогда!» Генка с ним соглашается. Насчет дурака и идиота. Насчет остального молчит.

И приходит Ген ко мне. Просто так приходит. Узнать, как я, чем живу, настроение какое… Не спрашивает ничего о Нем. И я молчу. И настроение хорошее.

Потом Генка мне стал часто звонить:

– Ежиха, понимаешь, он переживает, мучается. Все бывает у любящих, уж мне поверь, у меня – опыт огромный.