Павел Шилов - Выстрел из вечности

– Тамара, Тамара! – закричал я своей жене. Она была у меня медсестрой. – Тамара, Иван умирает. Впервые я назвал старшину по имени. Я понял, что это мой брат. Жена подбежала и от ужаса закрыла лицо руками.

– Галактина, ты что? Он мне жизнь спас. Королёв должен жить!

Она очнулась. Мы раздели старшину и стали вместе бинтовать. Потом она сама лично, не доверяя никому, доставила раненого в госпиталь, и пока его не прооперировали, не ушла. А у меня сейчас перед глазами встаёт взгляд фашиста. Я вижу его, понимаю. Он не знает жалости и сочувствия и название ему – война.

Генерал поднялся из-за стола, подошёл к окну. Ночь была такая же, как тогда под Кенигсбергом. Небо было матовое. Город в этот раз уже спал. «Нет, – думал он, – Королёв должен жить, это несправедливо. Я жив, а он умирает. Если есть бог, почему он так несправедлив?»

Константин Иванович, тяжелый, неповоротливый, ходил по квартире, глубоко вздыхал. Для него уже праздник потерял свой смысл и своё назначение. Он подходил к телефону, набирал номер приёмного покоя больницы. Из трубки доносился недовольный голос медсестры.

– Скажите, пожалуйста, как чувствует себя Королёв Иван Михайлович, поступивший сегодня утром? – кричал в трубку генерал.

И тут раздался резкий звонок. Константин Иванович открыл дверь и увидел бледную жену Королёва.

– Умер мой Иван, – прошептали её губы, и она упала.

– Нина, Нина! – закричал Галактин, – сделай что-нибудь. Ты слышала, слышала!?

Нина Константиновна дочь генерала, поднесла нашатырный спирт к носу Королёвой. Она зашевелилась и, обведя мутным взглядом всех, закричала:

– Нет больше Ивана, нет! Костя, понимаешь, нет! И он лежит в коридоре приёмного покоя. К нему из врачей даже никто не подходил. Мне об этом втихомолку сообщила медсестра. Она сказала, что в палате есть места, но почему старика не положили – вот вопрос?

Нина очнулась от наваждения, которое на неё произвёл Зозуля во время обеда, поднялась во весь свой рост, не мигая, долго смотрела в лицо своего жениха. Она прожигала его взглядом, и он не выдержал, залепетал несвязно:

– Откуда я мог знать, что он ваш друг, и вы в нём души не чаете. Неправда, врач к нему подходил, но видимо он чего-то не усёк. А так он опытный – пятнадцать лет работает в больнице.

Это была его кромешная ошибка. Он даже и сам не понял, что сказал. Но то, что он сказал, на людей произвело огромное впечатление. Сидящие в этой квартире были в основном ветераны войны

– Моральный ты урод, – прошипела девушка сквозь сдавленные губы, – не думала я, что ты такой.

Блеск её красивых глаз вдруг померк и стал тёмным, как грозовая туча. Зозуля испугался этого блеска, хотел что-то говорить, оправдываться, но слов не было. Какая-то сила сдавила его горло. Он хотел убежать из этой враждебной ему уже квартиры, а ноги будто приросли к полу.

Девушка, тряхнув длинными русыми волосами, ушла в свою комнату, где упала на диван и заплакала. Такого от своего жениха она не ожидала. Этот его поступок был как гром среди ясного неба.

– Таких, как ты, Игорёк, в наше время в морду били. Кому готовил эти места в палате? Чтобы продать подороже? Так что ли? – сказал генерал. – Ты получишь своё, мой медик. Я уверяю тебя.

Нина слышала, но с дивана не поднялась. Ей не хотелось даже думать, что там произошло. Почему-то показалось, как по коридору института шёл её любимый Игорь Зозуля, окружённый девушками и заливисто смеялся: мол, медицина – это мрак. Мне захотелось взять больничный лист, потёр солью под мышкой – температура под сорок. Прошло несколько минут, и её как не было, а освобождение от работы в кармане. Так-то милые. Девушки, когда окончите ВУЗ будьте внимательны, кругом симулянты. Она видела, как он высокий, красивый наклоняется к каждой и таинственно шепчет: «Мишура всё это, чушь. Медицина ни черта не понимает. Есть такие дельцы – обмануть медика им, что два пальца описать. Я так на их уловку не поддамся, сам с усами».

Он шёл, увлекая за собой всех, кто был в коридоре, сверкал глазами, как бы зазывал, дескать, пойдёмте, я вам открою такой секрет, что век меня будете благодарить. В институте ничего этого нет, у меня народная медицина. Я много знаю. Со мной не пропадёте. Не зря у многих девушек на устах моё имя – таинственный незнакомец. Может быть, это и правда, но для друзей я свой. А потом она видела себя обнажённой. Крепкие руки Зозули обнимали её гибкий стан, и она шептала ему безумно: люблю тебя, люблю. И тут ей показалось, что это огромный змей касается её чувственных губ. Она в страхе откидывает его, но уже поздно. Он успел обвить её холодным телом. Она задыхается, старается вырваться, но тщетно. Змей завладел уже её сознанием и душой. Потом Нина увидела взгляд фашиста из-под танка, о котором рассказывал ей отец. Он был холодный и бесстрастный. На какое-то мгновение она сравнила его со взглядом Игоря, и ей стало страшно. Нина очнулась вся в холодном поту. И первое её желание было не жить. К чему стремиться, если её любимый человек предал, не только её, но и саму сущность жизни.

– Для чего вся эта кутерьма – любовь, наслаждение, жизнь, – шептали её губы, – лучше покончить всё разом и дело с концом. Не надо в глаза смотреть людям, оправдываться перед ними, что она тут не причём – это работа Зозули.

В квартире была тишина. Нина встала и пошла к комоду, где у неё хранились медикаменты. Свет зажигать не стала, искала вслепую. Ей было больно, нестерпимо больно, грудь жгло, будто куском раскалённого железа касались сердца. Она вздрагивала, видя безысходность своего положения. Слёз не было, они испарились все разом. А перед глазами стоял мрак своего ужасного положения. Она нащупала нужную пачку таблеток, ссыпала их в ладонь и, не задумываясь, поднесла с ожесточением руку ко рту.

– Нина, не делай глупости из-за какого-то мерзавца. Он не стоит этого. Не для того тебя мать родила, скончавшись при родах, – услышала она встревоженный голос отца, – ей нельзя было рожать, но она это сделала только ради меня.

Таблетки посыпались из руки. Она сразу сникла и, упав снова на диван, горько зарыдала. Но это были уже очистительные слёзы.

Прохладно. Лёгкий ветерок, шаловливо набегая, играет в листве распустившихся деревьев. Особенно в это время нарядной кажется черёмуха. Она, как девушка в подвенечном платье, благоухает на всю округу. Пришёл её черёд, и вот она старается не упустить свое, отведённое природой время.

С танцев шли двое. Обоим было скучно сидеть дома в такую ночь, когда сама душа ищет чего-то нового, ещё неизведанного. Разговор не клеился, видно, парень был не очень разговорчив или хотел казаться настоящим мужчиной, а девушка боялась показаться слишком навязчивой. И так, они шли молча, временами перебрасываясь ничего не значащими словами. Девушка была в лёгкой одежде, она коченела и молчала. И вся она была маленькой и воздушной, подуй ветер и её унесёт. Белокурые волосы по последней моде были длинные и хорошо ухоженные, говорили сами за себя.