Игорь Агафонов - Алхимик. Повести и рассказы

Затрещал телефон, заставив вздрогнуть и прервав его отлёт в прошлое. Хотел даже в первый момент выдернуть штепсель из розетки. А может, Нинка? С почты звонит…

– Василий, привет. Узнал?..

И хотя голос был точно через подушку, он узнал Конова.

– Минутку. Чайник с плиты сниму.

Зачем-то пошёл на кухню, хотя никакого чайника он на плиту не ставил. Постоял, потёр пальцами небритый подбородок и вернулся к телефону…

– Ты почему деньги не взял?

– Считаю, долг платежом красен.

– Во как. Красиво выражаешься.

– Со мной это бывает, с утра пораньше.

– Ну что ж, хорошо. Будем считать, что квиты. Но ты на меня рассчитывай и в другой раз, понял?

– Спасибо.

– В нашем деле друг без друга никуда. Главное в нашей дружбе – язычком не молоть.

– Это уж как водится.

– С понятливым человеком и поговорить приятно.

– Ты извини, в дверь звонят.

– А я, собственно, закончил. Будь здоров. И… не забудь нашего разговора.

В дверях стояли двое:

– Разрешите войти?

***

– Ну, вот мы и вновь встретились, – женщина-следователь внимательно разглядывает сидящего перед ней.

– А чем обязан-то? – Василий также разглядывает свою симпатичную визави.

– Да вот, решила задать несколько вопросов.

– Я вроде на все ваши вопросы ещё анадысь ответил.

– Е-если бы. Вопрос первый: где вы были этой ночью?

– Не помню. Честное слово. Был в дугаря. Что называется.

– Эту песенку мы уже слышали. Тогда вопрос второй: это ваше? – И она вынимает из ящика стола колоду карт. Василий разглядывает колоду. Сомнений у него нет: это его.

– Итак?

Итак, ему предлагают решить, где же он находился в то время, когда Паныча подвешивали на штырь на его же собственной лестничной площадке.

– Я… могу позвонить?

Трубку берёт Лизавета, голос у неё сухой, отчуждённый, так что Василий сразу представил её по-щучьи выпяченные губы.

– Славик? Да он же уехал, ещё три дня назад… В Крым, разве он не говорил тебе? Странно. Вместе с Коновым и уехал. Подыскивают фазенду для отпуска. А у тебя чего такой голос-то? Ты давай завязывай. Видишь, и с памятью у тебя не всё в порядке…

– Итак, вы вспомнили, где обронили эту колоду карт? И, кстати, эту железяку, этот штырь над дверью… вы его сами заколачивали или кто-то из ваших подельщиков?

«Подожди, подожди, как же так!.. – бьётся жилка на виске у Василия. – Надо всё по… продумать всё надо…» Но кто-то ехидный сбивает: дескать, думай – не думай, умней не станешь…

…«Что такое?!»

Некоторое время Виктор Палыч пытается сообразить, где он и что с ним. Состояние необычное, интригующе-пугающее – тугой спелёнутости, то есть физической беспомощности и психической подавленности, даже оглушённости. Наконец, как будто пузырь на поверхность воды, выпрыгнула догадка: он попал в беду, вследствие которой и находился до последней минуты без чувств. Но что же произошло? Господи, что?! С трудом и опаской поворачивает он голову – в секторе обзора лишь мутное подскамеечное пространство. Освоив и привыкнув к увиденному («Это даже интересно, чёрт возьми!»), пробует приподняться. Не получилось. Лихорадочно соображает: как быть? Рассчитывать на чьё-то вмешательство, по-видимому, не приходится. Превозмогая боль, ослепляющей вспышкой полыхнувшей в голове, поворачивается с живота на бок, затем, кое-как опершись на руки, садится. Терпеливо – а точнее, с покорностью калеки – дожидается, пока вернётся зрение. И эти несколько секунд – что тебе вечность при падении с высокого речного обрыва – повезёт, не повезёт, на глубину или на камни?!.

Первое, что различил после этого – рысьи глаза на сером напряжённом лице наклонившегося к нему парня. Доверившись обострённой интуиции, он выдержал этот стылый, изучающий взгляд и попросил:

– Поддержи-ка. – И не узнал своего голоса.

Парень взял под локоть, помог перебраться с пола на скамью. И опять пришлось перетерпеть резкую боль в груди и ногах, подавить тошноту.

– Лихо тебя отделали.

– А кто?

– Почём я знаю. Я зашёл, в вагоне уже никого… – и воровато оглянулся. – Скоро конечная. Идти сможешь?

Виктор Палыч попробовал встать, однако, охнув, рухнул на скамью. Теперь он опасался взглянуть парню в глаза, по-прежнему чувствуя исходящую от него опасность.

– Ты не поможешь мне?

– Насчёт чего?

– Ну… домой добраться.

– А деньги у тебя есть?

Виктор Палыч ощупал карманы.

– Были вообще-то…

Парень скептически усмехнулся, откинулся на спинку сиденья:

– А дома?

Делая вид, что припоминает, Виктор Палыч на самом деле прикидывал, стоит ли довериться этому типу, чем-то похожему на стервятника, прилетевшего на мертвечину. Но что делать?

– Есть… есть, конечно.

– Ну что ж.

Выходя из вагона, столкнулись с милицейским патрулём. И Виктор Палыч потерял сознание.

Характерный, застарелый запах: не то хлев, не то гальюн. И осязательное ощущение опасности… потому поспешно пробирается в темноте на ощупь вглубь помещения, желая укрыться понадёжнее. Вдруг откуда ни возьмись бешеный оскал гигантской собаки! В цепенящем ужасе Виктор Палыч отшатывается, но острые зубы успевают вцепиться в щиколотку, вгрызаются в кость… Выдавив из груди вопль, просыпается. Минуту-другую грохот сердца и прерывистое дыхание заполняют пространство вокруг. Мысль, что опасность миновала, начинает возобладать. Боль в ноге остра и реальна, и он, слегка повернувшись, поправляет гипс, врезавшийся в лодыжку.

За окном луна. В белёсой полутьме палаты, через койку, пыхтит на судне Мироныч, прозванный герцогом за породистого вида усы и бороду. Досада, что теперь до утра, а, возможно, и дольше (поскольку нянечка Паша пребывала в запое после зарплаты) придётся дышать испражнениями шевельнулась под сердцем: сам Виктор Палыч уже неделю почти ничего не ел и, стало быть, не испытывал нужды… «Ты теперь что собака, которую машина переехала, – обозначил давеча сходство положений Митя, лежавший вдоль той же стены, что и Виктор Палыч, и пояснил: – Это она для того, собака, чтобы сила крови зря не тратилась – на пищеварение. Природа не дура». – «А ты чего ж, Митяй, не следуешь природе?..» – «А человек разве слушается?.. И потом, я уже второй раз тута. Попёрся в туалет – ночью, дома – и запнулся за клюшку». Митя запросто мог бы играть клоуна без маски: чёрные глаза, что сливины торчком, косят на кончик носа, сюда же и губы тянутся (муху сдуть или ещё зачем), и общее постоянное выражение физиономии – недоверчивое удивление (или недоумение?). К тому же он мог поворачивать голову на все почти сто восемьдесят градусов. Так что чем не скоморох?.. Ладно, хоть он нынче не пыхтит – не тужится.

Вчера приходил следователь, совсем не похожий на человека из органов, расспрашивал: кто, как, имеются ли свидетели?.. Но что Виктор Палыч мог сказать? Полный провал в памяти. Помнил только, что было до того, как сел в электричку, да ещё… как сошёл. А вот между этими координатами…