Игорь Агафонов - Соблазн. Проза

Вансан уже засыпал – в полнолуние это давалось ему с трудом, – как услыхал дребезжание подъехавшего велосипеда. Затем дёрнули дверь, быстро провернули ключом в замке и, не включая свет, решительно затопали на второй этаж. И хотя Вансан успел сообразить, что так явиться мог только сын, тем не менее, испуганно сел на кровати.

– Закурить есть?

Вансан по голосу определил Петино возбуждение, нащупал тапки, поднялся, качнувшись несколько раз на кроватных пружинах – в помощь задеревеневшей пояснице. Накинул на плечи пальто, которым до этого накрывал поверх одеяла ноги. Они спустились на первый этаж. Вансан взял сигареты и первым вышел на веранду. Уже закуривая, осторожно поинтересовался:

– Случилось чего? – и взглянул на часы: второй час.

– Нет, всё нормально.

Петя молча искурил сигарету и тут же запалил новую. Он сидел на ступеньке крыльца, с пятном отблеска луны на левой щеке, и всё говорило в нём о крайнем внутреннем напряжении. Вансан вспомнил, как неделю или полторы назад Петя, вот так же сидя здесь, обхватил голову ладонями и чуть ли не заблажил: «Как тошно мне! Если б кто знал!.. Как тошно!» Тогда Вансан попытался успокоить сына, говорил о том, что в жизни каждого случаются минуты отчаяния, острой тоски и прочее. И Петя успокоился, посветлел. Вансан подумал, что ничего страшного: накопились перегрузки у парня, нелады в институте – с преподавателями, товарищами, девчонками, наконец. Но если усталость легко снимается разговором, то, в самом деле, ничего страшного. Ну, опостылело что-то и опостылело, – всё проходит, как говорили древние.

Послышались шорох в кустах и пугающие шаги по сухому валежнику. Сердце Вансана опять учащённо забилось. И в лунном свете призраком возникла Тамара. «Кой чёрт её носит в этих декорациях!» Она быстро прошла к веранде, увидала сидящего на крыльце Петю, резко повернулась и, побежав по дорожке за дом, натужно зарыдала.

Искушение

Мальчуган лет пяти на самокате бойко скрипит колёсами по дорожке – туда-сюда, туда-сюда, мимо двух мальчишек постарше, гонявших на газоне футбольный мяч, туда-сюда и каждый раз мимо, но всё ближе и ближе к ним – хитроумное подкрадывание? И вот, наконец, мяч попадает в самокат. Самокат грохается на асфальт… и как-то уж очень охотно грохается, будто и не держали его за руль и не прижимали ногой. Мальчуган в восторге, но восторг свой выражает неожиданно – демонстративной обидой:

– Ну-у! – и губы трубочкой. Ещё покуксился немного, гордо отставив ногу в сине-белой кроссовке, затем изрёк назидательно-наставническим тоном – причём лексика уворована явно у взрослого и потому в его исполнении весьма забавна: – Опять вы меня задираете?! Я и так с самого утра не в духе. А вы заладили одно и то же, одно и то же…

– Да ла-адно, – перебивает один из футболистов примирительным тоном и вразвалочку подходит. Теперь, когда они лицом к лицу, заметно их сходство, по общим чертам и родовым признакам – это братья. – Не обращай внимания. Три к носу – вот так, – и он показывает младшему, как это нужно делать.

Братишка некоторое время ещё хмурится, супит к переносице белёсые бровки, при этом медленно поднимает своё транспортное средство. Затем, увидав в конце дорожки своего сверстника на таком же самокате, мгновенно преображается и, решительно позабыв свою роль обиженного, отталкивается ребристой подошвой и катит прочь, звонко сообщив о своём решении в лучших традициях взрослой педагогики:

– Лучше я от вас, эгоистов, подальше буду держаться!

Мне вдруг почему-то вспомнилась зима, сосновый лес после снегопада, и бегущие по лыжне мальчишки. Более взрослые летели стремительно, на ходу подхватывая пригоршни снега и запихивая друг дугу за шиворот, с неутомимым хохотом, звонким визгом… Они даже не заметили, как снесли в «кювет» своего меньшого, мальчонку лет пяти… и вот этот малыш, также зачерпнув варежкой липкого снежку, поковылял вслед старшим и сквозила в этом его подхвате такая решимость – догнать и отомстить!.. Он едва удерживался от падения, поскольку торопился, а кататься едва умел, и палка для равновесия у него теперь была одна, левая, – правой же рукой он держал снежок, и бесполезная вторая палка волочилась, мешаясь, тормозя… И было это так трогательно, было это так, одновременно, смешно!..

А с чего это я загляделся? А-а, сыну надо позвонить. Я же о нём прежде вспомнил… вспомнилось почему-то, как маленького поставил в высокую траву и как он испугался, очутившись вдруг средь непроходимых зарослях…

Телефон…

Валерьян тарахтит мне в ухо восторженно, чуть ли не взахлёб, успевая причмокивать в паузах – пых-пых, трах-тах, аля-улю, ура-а! – как ребёнок, право, отчего мне хочется постучать трубкой о тумбочку – вытряхнуть из неё излишний энтузиазм:

– Иван Александрович, рванём-ка мы с тобой на юга! А! Отдохнём! А!? Слышь?! Чего молчишь?

А как тут ответить, если он не даёт вставить слово?

– Бархатный сезон! Фрукты-овощи! Красота! Слышь?!

И пускай я не вижу, но очень хорошо себе представляю, как он таращит глаза и помогает себе мимикой и жестами. И хотя чувствую, что экстаз его не вполне натуральный, невольно – всё же перебивая – язвительно подхватываю:

– Да, по ба-абам – тарам-барам! Оторвё-омся! Рассла-абимся! Искуситель!

И… не слышу в ответ одобрения.

– Видишь ли, – мгновенно сбрасывая обороты и напористость, мнётся он (очевидно, мусоля в голове свой план) и, уже опять набирая высоту, жужжит пропеллером: – Это, видишь ли, скит… Оторваться там… – вновь пауза небольшая – прожевал вроде что-то и проглотил, или же покопался в словаре своего интеллекта. – Ну… не самое подходящее место, понимаешь ли. Ну, то же самое почти, как монастырь… Поменьше только.

– Монастырь? – я не то что огорошен, но в ожидании, что ли, подвоха.

– Ну да! Без шуток. А ты чего подумал?

Я не успеваю придержать усмешку:

– Х-хэх… Не рановато ли нам в монахи? Конечно, не юнцы, но песочек ещё не…

– А чего тебе не нравится? Горы, солнце, чистый воздух, янтарный мёд… Красота! («Опять эта красота! Тьфу!») Ты ведь журналюга, тебе с профессиональной точки зрения будет любопытственно понаблюдать… изнутри, так сказать. Напишешь чего-нито. Разве плохо? Эксклюзив! А? Живая вода и многие иные прелести…

– Слушай, я понял! Ты грехи замолить свои хочешь! Какие же у тебя грехи, любопытственно мне знать? А меня-то зачем за собой потащишь?

– Ну-у… какие ж у меня грехи…

– Ты хочешь сказать, чистенький? Совсем-совсем? Неужели?

– Я ему про эксклюзив, а он мне… – И в голосе Валерьяна – неподдельная обида. – Я ему про Фому, а он про Ерёму. Не хочешь, что ли?

Либо шестерёнки в моей голове совсем заржавели, либо шарики рассыпались не в той конфигурации. Всё же некий столбняк одолел. Та-ак… надо встряхнуться, чтоб рисунок калейдоскопа в голове изменился.