Игорь Агафонов - Соблазн. Проза

– Ну, это неважно, – быстро исправилась супруга. – Было – не было, это, в сущности нашей (супруга даже погрозила пальцем – возможно, сомневающимся), неважно. Сейчас по телику такие вдалбливают байки… очумеешь и закачаешься. Так что… Важна сама идея. Идея ж, скажу без пафоса, фундаментальная. А священник тот… попросту не тот. Другим же твоя история может оказаться в масть, в жилу то есть…

– «В сущности», говоришь?.. – Сява Елизарыч кривенько усмехнулся. – Ты глаголешь, как один мой знакомый доцент. С твоей, мол, идеей, мне нужно только ночь переспать, и на утро она уже полнейшая моя собственность.

– Хорошее присловье. Надо запомнить. А ну-ка изложи ещё разик историю свою…

И Сява Елизарыч изложил, но, подогретый вниманием и одобрением единомышленницы, уже куда живее изложил, раскованней, пластичней и красочней, словно пред глазами его, как у ребёнка, сияла праздничная ёлка с подарками под нижними лапами ветвей. А впоследствии, нашедши-таки среди священнослужителей куда более внимательных и гораздо более дальновидных политиков, рассказ его приобрёл достаточно взвешенную и вполне литературную форму, можно сказать – обрёл художественную огранку. Не без помощи, очевидно, тех же дальновидных служителей церкви. Вольные или невольные подсказки он записывал, затем вставлял (адаптировал – слово это ему очень понравилось) в свою речь и письмо… и говорил или зачитывал теперь неспешно, тихим проникновенным голосом, будто вновь видел пред собой всё происшедшее с ним тогда, десять лет назад. И облик его импозантной фигуры при этом был замечательно фотогеничным.

Словом, Сява Елизарыч полностью вошёл, что называется, в роль. И роль эта чрезвычайно ему поглянулась. Она ему, как сказала бы его матушка в детстве, личила, то есть к лицу его простодушному весьма годилась. На него теперь обращали любопытствующие взоры не просто как на крутого и удачливого бизнесмена, но – на значительную, одухотворённую персону. Да, именно духовное лицо, явившееся посредником к людям с высоких небесных инстанций. И это воодушевляло и возносило Сяву Елизарыча до приятного, сладкого головокружения.

И звучало его повествования теперь буквально вот как.

«В ноябре 199… года мы с супругой побывали на литургии в храме святого Лазаря, что в городе Ларнаке на острове Кипр. И там, в самом начале литургии, я увидал движущегося по воздуху человека в чёрном монашеском одеянии. Видение это было настолько явственным, что поначалу я оцепенел, а потом меня охватила такая безудержная и сладчайшая радость!.. Да, благая радость моя была столь велика, что мне показалось даже: вот умру сейчас и вознесусь, и растворюсь в этом абсолютном счастье. Я понял, что есть подлинная, ни с чем не сравнимая на грешной земле, благодать! И услыхал я в это мгновение голос, он проник в меня через все мои, без преувеличения, поры, а не только слух: «Лазарь – друг Христов», хотя ни о каком Лазаре до этого я ничего толком не знал и не ведал. Он же, Лазарь Святый, всё парил по воздуху и благословлял людей. И длилось сие чудесное видение до самого конца службы.

Замечу мимоходом, что с женой посетили мы до того благого дня много святых мест – в том числе и в земле обетованной, в Иерусалиме, – оттого в голове у меня всё перемешалось – этакая сумятица обрывком услышанного и увиденного. Иностранных языков я не знал, и до сих пор не знаю, но голос всё повторял и повторял по-русски более часа: «Лазарь – друг Христов». Помню, я подумал тогда, что монаха должны видеть все, кто присутствует на службе, а не только один я, и ещё подумал с трепетным восторгом, знаете ли, как это здорово… нет, прекрасно! Что… Ну, вообразите: Святой Лазарь сам, лично…

По окончании литургии монах сей, видимый мною, вошёл в алтарь чрез царские врата, и я его больше не видел. Однако минут через пять у меня началось внутреннее видение, и длилось оно этак с четверть часа.

По окончании службы и принятия Святых Христовых тайн я, всё ещё как бы оглушённый и очарованный услышанным и увиденным, стал мало-помалу приходить в себя, и захотелось мне расспросить бывших со мной на литургии друзей-товарищей: видел ли кто ещё Лазаря четверодневного? Однако – увы! – на их лицах одинаково отражалось неприкрытое недоумение. Особенно скептически к моему рассказу отнеслись некоторые священнослужители (к ним я обращался в первую очередь), и по выражению их смущённых лиц я догадался: они воспринимают меня как невменяемого. Так сказать, в преддверии теплового удара.

Таким-то вот чудесным образом за три часа службы в храме Святого Лазаря из человека маловерующего Господь наш Иисус Христос и его друг Лазарь сделали меня глубоко верующим, чья жизнь духовно преобразилась до неузнаваемости.

Попытаюсь описать те чувства, кои испытывает человек, соприкасаясь с Господом нашим, пусть и через посредников, коим стал для меня Святый Лазарь. Мои чувства можно сравнить с первой юношеской трепетной любовью: самый близкий пример для меня – мои собственные переживания: я, молодой человек, и девушка по имени Надя полюбили друг друга. И вот первый поцелуй, скорее целомудренный, нежели страстный и плотский, и души наши возликовали! Такое, я понимаю, испытал если не каждый, то многие. Возвышенное чувство ещё неискушённых жизнью людей, воспринимающих её, возможно, в розовых тонах… Так вот, мои дорогие, это чувство надобно помножить многократно, дабы хоть в малейшей степени представить, что испытывает человек при встрече с самим Богом.

Впрочем, я вполне сознаю: представить это чрезвычайно трудно.

Ещё тогда пример? Хорошо. Матери сообщили о гибели её ребёнка… Похоронка с войны, иное ли трагическое известие… Можно представить себе её отчаяние?!. Глубину скорби?.. Но минул год, и сын воротился домой – живой и невредимый, бросился в её объятия. И вот это величайшее материнское счастье следует помножить опять же многократно и многократно – и только тогда возможно себе вообразить – и то не в полной мере, – какой душевный подъём и восторг охватывают человека при встрече с Господом. Сложно и даже невозможно объяснить всё это на словах. Сие запредельное ощущение, похоже, вне словесности человеческой. Лично я чувствую своё бессилие описать сие удивительное событие… Даже гениальному поэту, уверен, сие вряд ли по силам. Божественное возможно лишь ощутить, но передать в слове… Сатиру человек ещё способен дать в предельной полноте, но благое, божественное… Как бы ни тужился он изобрести название (хоть даже и «Божественная поэма») – всё равно это будет лишь слабой, блеклой тенью полногласной Божественной данности. Разве что музыка, высокоталантливая и возвышенная, в самых своих гениальных проявлениях ещё способна приблизить человека к чувству сопричастности с Господом нашим Иисусом Христом.