Игорь Агафонов - Соблазн. Проза

Воспоминания свои я записываю спустя десять лет с того благого дня встречи с ЧУДОМ. И все эти годы я делился откровением лишь с самыми близкими мне людьми. Из опасения быть не понятым другими. В светлый праздник Пасхи 201… года при паломничестве на Святую землю мы с супругой Надей побывали в греческом патриархате на приёме у митрополита Т. И он настоятельно рекомендовал нам описать встречу со Святым Лазарем четверодневным, ибо рассказ мой способен укрепить веру православных, независимо от их национальности».

7.

Запись в дневнике Сявы Елизарыча, затем употребляемая и в публичных выступлениях (изложенная, разумеется, слогом литератора Тимофея Клепикова, – публикатор Осип Мохов – далее О.М.).

«Однажды мне приснилось: абрис некоего абсолютно совершенного в своих линиях и пропорциях строения – не то церквушки, не то часовенки… этакое эфемерное, зыбкое в золотистом воздухе, за прозрачной ли и пронизанной солнечными лучами кисеёй… будто намёк! Проснувшись, я сразу понял: я должен построить храм в честь Святого Лазаря четверодневного! Пусть он будет невелик, но он должен быть воздвигнут и не где-нибудь, а на русской моей земле, в моей деревеньке, в её окрестностях… во имя Господа и его друга, незабвенного Лазаря! Крёстного моего отца – так получается!»

Конечно, сомнения его одолевали до последнего момента: «Не заиграться бы…» Однако решительное и спокойное слово Надежды Никитичны: «Поезд уже не остановишь. Раскрепостись!» – По всему, ей также приглянулась роль жены знаменитости, способной дорасти до общемировой. И в один какой-то неуловимый миг произошёл скачок в сознании Сявы Елизарыча – математики называют, кажется, такой перескок дискретным. Он вдруг уверовал, по-настоящему причём, в свою исключительность настолько, что мы вправе использовать выражение: целиком и полностью, – даже самому себе он не мог теперь твёрдо сказать: было ли, не было ль видение ему… «Было!» – Постановил он себе утвердительно и категорически и – сомнения его оставили. Он даже стал прибавлять к своим рассказам о своём чудесном видении, что с раннего детства, мол, предчувствовал, предощущал в себе некие позывные ко всему необычному в окружающем мире… и неизбежность встречи с Чудом!

Кроме того стал он жадно подчитывать всякого рода эзотерические книжки. Вскоре, однако, его одолела растерянность – он совершенно заплутал и в терминах и в понятиях. Особенно когда взялся за Кастанеду. Тогда он обратился к своему духовнику, и тот посоветовал ему зацепиться за писания русских святых старцев, особенно Брянчанинова. Они-то, к вящему удовольствию и успокоению душевному, и уравновесили Сяву Елизарыча. Возможно, сказался русский менталитет. Затем, правда, он попытался по инерции одолеть и религиозных мыслителей вроде Соловьёва, Ильина, Бердяева, однако вскоре бросил – не хватило подготовки. Бог, Дух, Абсолютная Истина, частные истины, дуализм, трансцендентность, изменённое сознание, и так далее и тому подобное – всё перепуталось в его голове и не обещало каким-то образом упорядочиться в будущем. И тогда он окончательно вернулся к духовным писаниям. И – в данном случае надо обозначить это состояние достаточно чётко и ясно – с ним произошла некоторая психологическая трансформация. Он вдруг почувствовал в себе упёртый фанатизм (характер сказался, может быть?), жуткое нетерпение ко всему, что находилось вне пределов его понимания. Либо ты со мной, либо против меня. Этакая жёстко-революционная формулировка пронзила его мозг и прочно там закрепилась.

Но оставим пока Сяву Елизарыча при его щекотливых интересах и метаниях. Двинемся далее – ко всё более разрастающемуся интересу в его окружении. На сугубо семейной чаепитии – в большущей кухне со светлыми окнами и натяжным матовым потолком, отражавшим напольные предметы, но не резко, обозначив лишь глубину пространства, что сделало потолок высоты почти бесконечной, как утреннее, ещё молочное за туманом небо, – за длинным овальным столом, накрытым серебристой скатертью с ненавязчивым, едва заметным узором, состоялось знаковое, как ныне принято обозначать наиболее масштабные и грандиозные события, было единогласно решено – строить в своём селе храм во имя Лазаря четверодневного, а именно часовню (церковь – это уж слишком большие деньги), где должна быть и частица мощей самого Святого, друга Христова.

На совете этом – надо бы добавить: при кворуме (используя канцеляризм для полной определённости) – присутствовали: сам Сява Елизарыч Двушкин, Надежда Никитична, их сын, Фёдор Сявыч, возглавивший фирму по отцовой болезни, статная невестка Вероника и малолетний внук Федя. Ни дать ни взять – совет в Филях. Без малейшей иронии. Не будем забывать: мероприятию придано было общемировое значение. Отсюда и все сопутствующие эпитеты.

Оставалось – обрести поддержку православных селян (что было несложно) и разноуровневых административных структур (что посложнее, памятуя о вечно плохих российских дорогах и дураках… да ещё вновь модном словце – коррупция…), а также определиться с местом строительства.

«В начале зимы, – было записано в дневнике Сявы Елизарыча, – направлено прошение жителей деревни Шальная на имя Митрополита Круглицкого и Коловратского Ювеналия о строительстве часовни в честь Святого Лазаря. В продолжение этого же года подбирался участок для строительства. Всяческих препятствий возникало достаточно, пока главе местной администрации не приснился сон – причём, снился он ему три ночи подряд, – в котором он увидел белую церковь на выезде из Шальной. Примчавшись в село на своём „мереносе“, он категорически потребовал от меня немедленного начала возведения храма напротив моего дома. С документами на землю и прочей волокитой мздоимцев обещает помочь».

К слову, Сява Елизарыч очень удивился снам функционера… некая, пожалуй, ревность присутствовала в его недоумении. Как так, не ему приснилось, а другому? Получалось, тот, другой, гораздо духовнее, что ли, нежели он сам? Впрочем, Господь или Лазарь лучше знают, кому и чего следует. Сие рассуждение умиротворило.

Семейству Двушкиных в полном составе идея о часовне у фронтона их виллы весьма понравилась. Надежде Никитичне, в частности, – потому что это напоминало церковь домашнюю, как бывало прежде до 1917 года у некоторых князей и графьёв, а Сява Елизарыч смекнул, что часовня способна выполнять защитные функции от всяких там враждебных тёмных сил. Так уж случилось – на единственной, хотя и протяжённой, улице их села дом его занимал центральную часть, а по правую руку от него проживали теперь в основном те, кто работали когда-то или работали ныне в правоохранительных органах, а по левую – люди противоположного толка, – говоря проще: бандиты. У них даже неподалёку был выстроен заводец по изготовлению лекарственных препаратов. И, слава Богу, не дымил. Кстати опять же, кое у кого из мафиози он ходил в должниках, хотя признавать этого не собирался, но… Так что, по нашим предположениям, прикрываться Сяве Елизарычу было от кого – что с одно стороны, что с другой.