Юрий Серебрянский - Счастливая жизнь зарубежного человека. Повести и рассказы

У немолодого носатого вокалиста в бордовой рубашке не по погоде, щетинистого, были каплевидные полупрозрачные пластиковые очки с желтыми стеклами.

Мне было ясно, что рано или поздно он споет что-нибудь из Ю-ту. И первой же песней оказалась «Уан».

Со всех сторон начали подпевать. Ко второму куплету подошли оторвавшиеся от часов азиаты и влились в хор. По толпе пошла волна единения. На пять минут мы все почувствовали себя братьями и сестрами, любящими друг друга.

Слева, прямо от площади, начинался Йозефов с его еврейским кладбищем и синагогами, в которых неоднократно, за долгие годы сожительства города с евреями, происходило их избиение.

Но мы были уже в двадцать первом веке, все это позади. Мы пели.

Я вспомнил, что мне нужно срочно возвращаться в отель. Я Соне обещал.

Ужасно, что все станции пражского метро одинаковые. Хотя я понимаю чехов, под землей они отдыхают от музейного великолепия, царящего на поверхности.

Погружаются в свою любимую атмосферу постмодернизма. Аккуратно, по толике они насаждают его и сверху. Вспомнить хотя бы этих отвратительных бронзовых младенцев, ползающих по телебашне. Да и саму телебашню.

А меня интересует только старая Прага.

Чехи слишком к ней привыкли.

Побывали бы у нас.

Мой вагон шел полупустым. На какой-то станции с розоватым оттенком бублинков вошла группа студентов. Извините, бублинки – это по-чешски пузыри.

Выпуклые пузыри – неизменная деталь оформления каждой станции, кроме тех, что выходят на поверхность.

Прагу любила Цветаева. Но тогда еще не было метро.

Студенты, разместившиеся в противоположном конце вагона, начали говорить по-казахски. Громко, на весь вагон. На шала-казахском языке. Это значит – перемежая казахские слова русскими. В произвольном порядке. То глаголы русские, то существительные, то вставляли термины непереводимые, но обрусевшие. Но в основном, конечно, матерные.

Говорили о зачетах, о преподавателях. Я не слушал. Сидел с закрытыми глазами, прислонившись виском к стеклу, и думал о Соне. Пиво слегка мешало мне думать о ней.

Соня работает моделью. Вернее, она – модель. Работать можно сварщиком или учителем. Тогда вечером можно становиться кем-то еще. Кем-то домашним и простым в общении. А моделью работать нельзя. Ей нужно быть.

Казахские студенты продолжали разговаривать. Только открытие и закрытие дверей на станциях слегка приглушало их высокие голоса. Ни слова о родине.

На третьей станции часть компании вышла, попрощавшись по-русски с остальными.

Оставшиеся двое притихли. Я закрыл глаза и, когда открыл их снова, приехал на конечную станцию. Пива оказалось предательски много.

Проходя по перрону мимо студентов, я по-русски спросил время. Студенты ответили: «Шесть вечера», – даже не удивившись. Чему удивляться? Я выглядел туристом. И даже не прятался. Не прикидывался местным. Озирался на улицах. Беззастенчиво разглядывал лица пассажиров метро. Покупал ненужные предметы.

Я спросил:

– А что это за станция, ребята?

– Конечная. Не помню, как называется. Мы отсюда в Вары поедем, – ответил один из них. С детским лицом и жидкими усиками.

– А что там, в Варах? – развязно спросил я, делая явное ударение на этом обжившемся «Вары».

– Апашка моя туда лечиться приехала. В Пуп. Знаете?

– Мы к ней, – нехотя ответил второй. С жидкими усиками.

– Нет, я в целом спрашиваю.

– В целом курорт там лечебный. Горы. Вас что интересует вообще?

– Пиво там есть? – спрашиваю.

Краем глаза наблюдаю, как второй тянет первого за рукав, мол, пошли отсюда.

Я тоже тянусь в попытке схватить его за рукав. Тайное предательство земляков почему-то возмущает меня.

– Отпустите руку, – говорит второй пацан.

– Может, с нами поедете? – пытается уладить ситуацию слегка дрожащим голосом.

«Что, размякли тут, на чужбине», – думаю.

– По пути будет завод «Крушовице». Вам подойдет?

Я подумал. Идея хорошая.

Каким-то образом мы сели в автобус. О чем-то говорили на станции в его ожидании. О чем – не помню. Так же, как и факта покупки мною билета. Но в автобусе мне стало лучше. Оказалось, что мы уже на ты и по именам. Они осведомлены о моем происхождении. Но сидят оба позади. Рядом со мной – никого. Автобус полупустой.

Мне снова ничего не остается, как прислонить голову к стеклу.

За окном – вечерний пражский пригород. Безликие блочные дома. В первых этажах стеклянные магазинчики. Наконец, я уехал из этой сказки. Запотевшее автобусное стекло размывает стоп-сигналы легковых машин до сюрреалистичных красных пятен. Покидая город, мы проезжаем мимо огромной пробки, скопившейся на выезде из города.

Мимо!

Наша полоса – только для автобусов. Это понимают все. Удивительная страна.

Я бы, наверное, смог здесь жить.

Только ближе к центру, конечно. Где-нибудь в Градчанах. В худшем случае в районе под названием Винограды. Название нравится.

Завод «Крушовице» оказался закрытыми железными воротами с узнаваемой эмблемой. В глубине двора темнели очертания аккуратных цехов. Людей я там не заметил.

Мы проехали слишком быстро.

На вокзале было холодно. Как у нас в горах. Я почти сразу потерял из вида студентов.

Ну и ладно. Я и так уже достаточно напряг их.

Послушно двинулся следом за потоком выгрузившихся.

Вокзал не впечатлял. Ничего курортного в нем не было. На улице люди разделились на два потока: те, что говорили по-чешски, двинулись по направлению к многоэтажным огням окон направо. На их пути угадывалась какая-то река, заключенная в бетон. И мост. Другой поток, изредка перекидывавшийся русскими словами, двинулся к многоэтажным огням слева, через дорогу.

Это было ближе и надежнее.

Я пошел за ними, стараясь выглядеть самостоятельно идущим к цели.

Улица, по которой я шел, была похожа на одну из пражских, только шире и ресторанов в первых этажах тут было побольше. Я подумал, ничего особенного.

Нужно запомнить обратную дорогу к вокзалу.

Русскоязычные быстро исчезли в переулках. Я оказался в одиночестве. Только за окнами ресторанов сияли лампы и довольные от пива и еды лица.

В основном – чешские. Чехи сильно от нас отличаются. Хоть и славяне. За спиной у них – длинное католическое прошлое. А это значит – порядки и порядок. Насаждать им коммунизм действительно было преступлением. Я понял это прямо в соборе Святого Витта, прогуливаясь мимо аккуратных надгробий древних чешских королей.

В соборе царило преклонение перед великим прошлым страны.

Во второй раз я понял это в автобусе, проезжая по свободной полосе мимо километровой автомобильной пробки.

Говорят, чехи не любят русских. Так говорят, естественно, русские. После пражской весны. После танков на улицах.