Ксения Сингер - Если Мельпомена выбрала тебя

– Поверь мне, как опытному детскому психотерапевту, у нее сейчас очень сложный возраст. Ребенок сам не знает, что ему надо. Иногда нужна жесткость, чтобы показать ему правильный путь. Она будет потом тебе благодарна за это. Мне это тоже тяжело, как и тебе, но надо выдержать, и вообще ее надо воспитывать, а то как с таким характером ей дальше жить. Вот увидишь, все образуется.

В понедельник я ушла в школу, до того как мать встала. Школа еще закрыта. На улице очень холодно. Рези в животе и голодная тошнота притупились. Болела голова и перед глазами временами появлялись темные пятна. На третьем уроке я потеряла сознание, и на машине скорой помощи меня увезли в больницу. В клинике сразу разобрались, что это был голодный обморок. Я лежала под капельницей. Все, что я только что съела и выпила, вышло из меня фонтаном. Медсестра, поменяв мне простынь, сняв с меня запачканную рубашку, ушла, чтобы принести чистую. В это время появились мать и Крис. Мать, увидев меня, начала рыдать. Я почувствовала похотливые эмоции Криса и увидела его липкий, алчный взгляд, бегающий по моему голому телу. Вот оно что. А она променяла и папу, и бабушку, и меня на него. Я повернулась к ним спиной. Зашла медсестра со свежей рубашкой:

– Ну вот, смутили девочку.

– Мы родители, нам можно.

Я ей говорю:

– Врет, это любовник моей матери.

Сестра надевает на меня рубашку и с сочувствием смотрит на меня. Я понимаю, большего она сделать не может. Но даже в рубашке я не разворачиваюсь к ним, лежу, не отвечая на их вопросы. Наконец они уходят. Я молча плачу, спрятавшись под простыней. В палате, кроме меня, лежит еще одна девочка. У нее очень короткие волосы на голове и большие подвижные глаза. Она постоянно куда-то убегает. Я прикована к постели капельницей. На следующий день, вернувшись перед обедом, она мне сообщает:

– К тебе, наверное, сегодня психотерапевт придет. Ты ей не верь, такая хитрющая баба. Сейчас видела, как она с этим мужиком, что у тебя был, в коридоре смеялась. Точно против тебя подговаривались.

Я лежу и думаю: «Как мне пустынно и больно в этой жизни. Да и жизнь у меня получилась такая короткая, а в конце еще и такая злая. Папа, папа, ты тоже никогда бы не подумал, что моя мать может меня так предать. Папа, я не забыла твоих слов – всегда дать человеку шанс исправить свою ошибку. Я дала ей шанс. Я дала ей время исправить все. Если бы еще сейчас она пришла и сказала, что прогнала его, и мы с ней поедем к бабушке извиниться, я бы ее простила. Но наступает момент, после которого возврата нет. Я выхожу на тропу войны против них, где в неравной схватке я, конечно, проиграю. Я бессильна что-либо изменить. Бабулечка, милая, мне очень жаль тебя, но я не в силах вырваться из этого капкана».

Я плачу молча, беззвучно. Пегги, посмотрев на меня, вздыхает и ложится в кровать. В комнату входит энергичной походкой дама материного возраста. По быстрому взгляду Пегги догадываюсь, что она и есть психотерапевт. Она приветствует нас обеих. Губы у нее улыбаются, а глаза холодные. Сначала она подходит к Пегги, справляется, как у нее дела, за что-то хвалит ее. Потом переключается на меня, но говорит на абсолютно отвлеченные темы. По-видимому, она хороший профессионал и быстро понимает, что душу оголять я перед ней не собираюсь. Я чувствую ее раздражение. Напоследок, явно неудовлетворенная, она спрашивает:

– Хорошо, а почему ты все же не ела?

– Не надо тратить на меня время. Я знаю, что вы не на моей стороне.

– Я слышала, да и вижу, что ты очень умная девочка. Ты должна понимать, что я хочу помочь разобраться в ситуации.

– Я знаю, что вы хотите помочь, но не мне, а тем, кто против меня. Доброго дня вам. До свидания.

И думаю, что теперь всё – Рубикон перейдён. Через день меня выписывают. Мы обнимаемся с Пегги

– Пегги, я так хочу, чтобы у тебя всё наладилось.

Пегги смотрит на меня своими необыкновенными, как две чёрные сливы, глазами и, хотя её губы улыбаются, лицо её грустное.

– Ты знаешь, мне наверно уже немного осталось.

– Ты знаешь, мне ведь, наверно, тоже.

Она стирает своими ладошками слёзы с моих щёк.

– Тогда там и встретимся.

Забирает меня из больницы домой Крис на материной машине. По настоянию Криса, я сижу на переднем сиденье и, не слушая его болтовни, думаю о Пегги, о том, что это мой последний прощальный лучик тепла здесь на земле. Теперь вокруг меня леденящая стужа. Самое главное, чтобы внутри всё покрепче замёрзло, чтобы не было так больно.

Крис очень старается наладить со мной хорошие отношения. В моём присутствии, он постоянно за меня заступается перед матерью. Он предлагает полететь на неделю между Рождеством и Новым годом на Канарские острова. Сидя в шкафу, я снова получаю очень ценную информацию. Оказывается, денег на поездку нет. Крис думал, что они есть у матери. А сам он вложил деньги в издание своей книги. Из их нервной перепалки, я понимаю, мать думает, что у меня с Крисом лучше отношения, чем с ней и это её задевает. Теперь я знаю, как сделать ей больно.

В присутствии матери я изображаю, что с Крисом у меня установились прекрасные отношения: мы с ним непринуждённо болтаем, смеёмся. В общении с матерью у меня в употреблении небольшой словарный запас: «Да, нет, прости, я не слышала, до свидания». От этого она мучается. Иногда впадает в ярость. Начинает кричать мне разные обидные слова. Еще немного и она меня ударит. Мне бы очень хотелось этого. Внешне же выглядит, что на меня это не производит никакого впечатления, как и ее слезы с причитаниями. От этого я получаю удовлетворение. Вижу, что Крис сложившейся ситуацией очень доволен. Я стараюсь с ними поменьше общаться. Я все время думаю, как мне сбежать из дома. Проблема усугубляется папиной коробкой. Я не могу ее здесь бросить. Я знаю, что там для папы очень ценные вещи. Когда папа вернется, они ему будут нужны. Но уйти незамеченной с большой тяжелой коробкой проблематично. А если поймают, то мать и Крис начнут в ней копаться. Все карманные деньги и деньги на обеды в школе я откладываю на побег. Но изредка беру из копилки немного, чтобы позвонить бабушке с телефона-автомата. Я не хочу ее расстраивать и поэтому рассказываю бодрым голосом об учебе и никогда не упоминаю имен матери и Криса. Я знаю, что бабушка понимает все, хотя и не задает никаких вопросов. И когда я кладу трубку, я плачу и знаю, что бабушка сейчас тоже плачет у своего телефона.

По вечерам я занимаю мой наблюдательный, вернее сказать, прослушивающий пункт. Иногда я слышу такое, что приводит меня в полное замешательство. В очередной раз мать упрекает Криса, что он идет у меня на поводу, а ей приходится все время со мной ссориться, и поэтому у меня с ним прекрасные отношения, а ее я ненавижу. Крис отвечает: