Евгений Рудаков-Рудак - Радиация сердца

– Где нам учиться, мы больше выживали.

– Суметь выжить в наше время, Марфуша, ещё какая наука. В школе преподавал эту психологию нам интереснейший человек, товарищ Мессинг – больше я таких не встречал. Он видел каждого до печёнки, что у нас в карманах, что у нас в голове, он знал даже кто когда умрет, правда, никому не говорил. Один раз я поделился с ним мыслями насчет твоего отца и его богатства, он и сказал: – Пока ищешь, будешь жить. А как ухватишься за ниточку, смотри сам, на земле всё так не прочно и всё обрывается, а ниточки тем более. Дольше ищешь – дольше живёшь. Потому я и выжил в этой войне, что тебя искал. Все погибли с кем служил, никакой надежды выжить не было, а я, вот он, выжил. Выходит, ты и есть моя ниточка. До сих сомневаюсь, человек ли это был товарищ Мессинг? А может, есть таки чертовщина? Может быть… он был оттуда! Как думаешь? – Сивухин поднял палец вверх и проследил взглядом.

– Ты мне, Сивухин, зубы-то не заговаривай. Ты зачем пришёл? Если нашу молодость вспоминать, так мне этого не надо. Нету ничего больше, ни молодости, ни жизни. А если с проверкой, как уполномоченный, так и проверяй. Только сначала зоотехника, Федора позвать надо.

Она подняла вилы и решительно начала бросать солому из одного угла в другой. Сивухин перехватил вилы за черенок, воткнул их в пол и снисходительно хлопнул Марфу по плечу, сбоку.

– Успокойся, не для того я тебя столько лет искал, чтобы овец считать. Я тебе больше скажу, а ты подумай, Марфа. Отцу твоему, Ивану Филипповичу, могло быть сегодня около 75. Могло?

– Ну о чём ты опять, Сивухин!.. сдавленным голосом. – крикнула она – Всё о том, что нам есть о чем поговорить. Я ухожу в правление ваше сейчас, проверю у них, что надо, по документам, а после меня к тебе определят на постой и… всё, никому до тебя дела нет, и вопросов не будет! Председатель с зоотехником, думаю, портки стирают после разговора со мной. Держи вещмешок! В нем и поесть хорошо есть и… словом, разберешься сама. Ты заканчивай работу и топай домой, а я часика через два подойду. Разговор у нас, Марфуша Филипповна, будет с воспоминаниями, долгий и душевный. Возможно и до утра. Утро вечера мудренее, слышала небось?

Сивухин хмыкнул, взял отупевшую Марфу за локоть, другой рукой приподнял легко ей подбородок и заглянул в глаза. Самой впору портки стирать – так майор понял её взгляд и состояние, и хмыкнул.

– Ты не напрягайся, Марфуша. Нравится или не нравится, но мы с тобой встретились, и. и поверь мне, никто тебя больше не обидит. А сегодня посидим, как старые друзья, с детства, покалякаем, нам есть о чем. Ну, до вечера. Никто тебя не обидит!

Сивухин ушел, а она села на скрипучий табурет и долго раскачивалась, думала про гостя и про свою нескладную жизнь под скрипучие заунывные звуки, которые на время заглушили даже громкое блеяние целого стада. У неё было ощущение, что это слышится далёкий и почему-то страшный гул вечности, она даже стала засыпать, а потом увидела картинки из своего детства. Одна за одной, беспорядочно, они появлялись из тумана, были не очень чёткими, но она знала, что это всё про неё. Неожиданно туман рассеялся и она отчётливо увидела тятю и маму, как мама вдевает ей в уши очень красивые серьги, а тятя держит на ладони красивую золотую брошь со сверкающим изумрудом и вдруг!., это уже не тятя, а маленький Ванечка, только он почему-то с усами и очень похож на тятю, только маленького, уже он цепляет на кофту ту самую брошь, расправляет усы и говорит детским голосом: «Мама Марфа, ты помни отца своего, Ивана Филипповича и мать свою, Ульяну Касьяновну. Помни их во время радости, так и во время горести»…

Очнулась от того, что её трясут за голову. Она открыла глаза и… спросила:

– А где твои усы?

– Мам… ну, мам!

Вечность отступила. Рядом стоял Ваня, и двумя руками тряс её.

– Тятя, Иван Филиппович… – продолжила она спросонья. – Ой, ты чего, сынок?

– Это ты чего! Пугать удумала, да?

– Да нет, Ванечка, устала видно и задремала, сон приснился хороший. Что это у тебя?

– Это золото, в него конфеты завернутые были, мне Сашка зоотехников дал. Отец им из району вчера целый кулёк привез и бублики маленькие. Сашка три конфетки съел, а мне только одну золотнику такую дал. Говорил, очень вкусные. Брехал, наверное.

– Ничего, сынок, придет и твой черед. Всё у нас будет, вот увидишь.

– А черед – он ко всем приходит, или как? Он волшебник, да?

– Отстань, мешок у двери возьми, гостинец там. Я пока закрою здесь всё.

– Ого, тяжеленный, – Ваня с трудом приподнял вещмешок. – Чьё это?

– Сама не знаю. Так, покараулить оставили.

– А там что-то вкусное?

– Сказала, не знаю. Иди, сама понесу.

Марфа закончила дела, убрала из под ног вилы, повесила на дверь кошары замок, так, для видимости, подхватила загадочный мешок и пошли домой. Время было послеобеденное, а они еще не обедали.

Дома она никак не могла сосредоточиться, всё валилось из рук. Неожиданное появление Сивухина выбило из привычной, каждодневной суеты. Почему-то начала уборку в избе, но скоро поняла, что стоит и просто трёт веником стекло в окне, смотрит и ничего не видит. Быстро набрала картошки в чугунок, залила водой и поставила на плиту. Отошла и села, но скоро осознала, что забыла плиту растопить и картошку не помыла. На стене между окнами висели фотографии молодых отца и мамы. Марфа села напротив и ушла в воспоминания, пока не пришел с улицы Ваня и не стал её трясти.

– Ну, мам, ты чего? Я есть хочу.

Марфа тяжело вышла из забытья.

– Сынок, принеси хворост.

Ваня вышел и скоро принес пучок сухих веток, бросил их у плиты, подошел к окну и зябко поёжился.

– Смотри… смотри, ну, мам! Туман густой от самого озера в наш двор ползет! Ужом извивается, ну, мам, страшно как!

– Туман? Господи, туман! В эту пору и тумана не бывает. Это как же, царица небесная! Неужто так бывает! – она выбежала из избы.

Такое чудо Марфа видела впервые за всю свою жизнь. Туман, правда не стелился, как обычно бывает, он завивался в толстенный жгут и полз мимо бани, и уже почти упирался в стену избы. Как сказал Ваня, он в самом деле был похож на огромного белого ужа. Растерянная, больше испуганная, она села на крыльцо и белая голова ужа накрыла, как поглотила её. Марфа почувствовала омывающую тело приятную свежесть и… заснула, или потеряла сознание. Из далека-далёка донесся знакомый до боли, обволакивающий, и очень родной голос, только никак не могла понять, чей. Но ей очень хотелось его слушать и слушать.

– Диавол окаянный близь кругами ходит, круги его сужаются. Обрубить рога диаволу под силу только наследнику. Мал он еще пока, но кликни его в нужное время, гляди не ошибись, больно велик соблазн будет. Я – это он, мною назван и должен сделать, что мною должно сделано. Войдет он в воду и найдет исток реки мёртвой, и возьмет завещанное. Моя душа отболела, цари мира, девять безсмертных определяют меня в стиксы вечные за верность Гиперборее. На зов теперь принду только в беду смертельную.