Тимофей Юргелов - Желтый, Серый, Анджела Дэвис, Вулкан и другие. повесть

– Дай отопью.

– Сейчас-с, – ответила она, не взглянув в их сторону. Зашла в воду, утопила пакет, прополоскала вместе со всем содержимым. К варенью через дыру добавилась озерная вода, получился морс.

– Вот дура! – сказал с негодованием Санька.

– Ты что, их знаешь? – удивился Костя.

– А ты не знаешь? – с еще большим удивлением посмотрели на него мальчики. – А правильно! Ты же недавно приехал! – вспомнили они. – Вон та дура, с пакетом, в твоем доме живет, только в другом подъезде. Какая у ней квартира?.. – Они принялись вычислять, загибая пальцы: – Точно – шестая. Еёное окно рядом с твоёным.

Костя закопал ноги, пошевелил пальцами, представляя нечто неопределенное: не то выползающее чудовище, не то проснувшийся вулкан. Как странно… Ему казалось, что он провел уже целую вечность в этом городке у подножия лысых гор, хотя приехал сюда всего два дня назад.

Еще вчера он боялся выйти из подъезда: то спускался, то снова поднимался по лестнице. В конце концов любопытство взяло верх. Он лишь хотел выяснить, куда исчезли пятеро слонявшихся по двору пацанов, пока он отходил от окна между первым и вторым этажом. Костя приблизился к полыхавшему, как топка, распахнутому проему входной двери. Вдруг прямо перед ним вырос толстый дядька в майке и шлепанцах, с запотевшей банкой желтого, пенящегося напитка под мышкой. Заметив Костю, он прикрыл драгоценную ношу рукой и уступил дорогу. Деваться было некуда, Костя шагнул за порог – и чуть не повернул назад: все пятеро сидели на скамейке тут же в подъездной нише (поэтому он не мог их видеть в окно) и во все глаза смотрели на незнакомца. Тень от карниза покрывала их до пояса, колени и разрисованные шариковой ручкой кеды жарились на солнце. Это все, что успел разглядеть Костя. Он спешно прошел мимо, обогнул клумбу, замедлил шаг – и услышал позади себя топот бегущих ног.

– Серый. – Костя быстро оглянулся: чернявый мальчик протягивал ему руку.

– Чего? – Постарался он, как можно крепче, сжать более светлую, чем ее обладатель ладонь.

– Серый – Серега, а тебя как звать? – спросил тот.

– А… – дошло до Кости, что от него требуется: – Костя – Костян.

Их окружили мальчики.

– Мы видели, как вы вчера с чемоданами шли, – сказал Серый. – Ты в какой, в десятой квартире, будешь жить?

– Там раньше дура одна жила – хорошо, что теперь вы переехали, – сказал белобрысый пацан, назвавшийся Санькой.

– А ты в какой класс пойдешь? – А кликан у тебя есть? У него Желтый, потому что он в детстве желтухой болел, а так тоже – Серый, Сергей. (Костя первое время путался, когда конопатого называли то Серым, то Желтым, не понимая о ком речь: то ли о Сером-Сером, то ли о Сером-Желтом.) А у нас пожар был, видишь: над окном стена черная. – А вы насовсем приехали?..

Костя попробовал отвечать, но понял, что это необязательно. Только он открывал рот, как его тут же перебивали – в душе таял импульс несказанных слов и легкая досада. Однако сильнее было удивление, как быстро все перевернулось: страх превратился в счастье, стук в висках – в яркий, размягчающий туман. Чужие странноватые лица казались ему давно знакомыми, даже симпатичными. И вот не прошло двух дней, как он перестал замечать оттопыренные уши Серого, противные веснушки Желтого, потливость и щеки толстяка Борьки..

Разложив на покрывале бутерброды, Анжела посмотрела поверх мальчиков, как если бы там было пустое место.

– Ира, иди ешь! – позвала она подругу, отправившуюся полоскать платье. В ее голосе слышны повелительные нотки – сразу видно, кто тут верховодит. Анжела как только не помыкает Иркой, а та этого даже не замечает. У Иры кривые зубы торчат изо рта, как у обезьянки. Анжела – избалованная, ладная девочка, у нее правильное, мягко очерченное лицо. Единственное, что портит ее, как кажется Косте, это родинка над верхней губой.

И когда мальчики собираются домой, они все еще сидят, согнув колесом спины, глядят вдаль и жуют. У обеих свисают вдоль щек мокрые волосы: у Иры – сосульками, у Анжелы множеством тонких змеек поверх пышной гривы. Сначала исчезают раскисшие бутерброды, затем девочки разрезают помидоры, солят и заедают остатками хлеба с вареньем. Анжела пытается просунуть в баночку ложку, но ложка туда не влезает. Ей приходится запрокидывать голову и лить варенье на язык, при этом сами собой сгибаются и разгибаются от усердия пальцы на скрещенных ногах.

– Вот дуры! – усмехается напоследок Санька.

Костя, не снимая с шеи ключа, открыл дверь и попал в красноватый мрак с вылетающими откуда-то зелеными пузырями, которые лопались с тонким писком, – вернее, с иллюзией писка – потом загорелись желтые предвечерние полосы на полу, и, как только глаза привыкли, неожиданно все предметы приобрели неправдоподобную отчетливость. Было очень тихо: слышно, как тикают часы. Заскрипела кровать, кто-то шарил под ней в поисках тапок. Он сбросил, закрутив в воздухе, один за другим босоножки и запыленными, с белым пояском вокруг ахиллова сухожилия, ногами прошел по прохладному полу в комнату.

– А вот и я! Что поесть? – повис на косяке Костя. Панцирная сетка издала нестройный аккорд, мать поднялась навстречу, но почему-то с тапкой в руке.

– Ты где шлялся, паршивец! – Шлепок получился унизительно звонким.

– Айй! Больно же! ─ Испуг и жгучая боль мгновенно выросли в лютую ненависть.

– Пять часов уже! Я тебе что говорила? во сколько быть дома?.. – И снова занесла свое оружие, но Костя увернулся и, потирая ушибленное плечо, заперся в ванной:

– Вот посиди там! – Щелкнул снаружи шпингалет. Он слышал, как хлопнулась на пол подошва и прошлепала одиноко на кухню. На обратном пути мама сказала:

– Сегодня ты наказан, будешь сидеть дома.

«Дура! Какая дура!» – шептал Костя, глотая слезы и холодную воду из крана. Тут взгляд его упал на пунцовый офорт, оставленный на коже резиновой подметкой.

– Все равно я уйду! – как-то дико, гадким голосом завопил он – и испугался собственного крика. За дверью не ответили.

Костя присел на край ванны, заткнул пальцем бегущую из крана воду – гусак приподнялся. Он отпустил – ударила сильная струя и тут же иссякла. Он повторил эксперимент несколько раз, это подействовало успокоительно.

Квартира еще не успела раствориться в привычке, все напоминало, что он здесь чужой. Тут вот гусак высокий и длинный, а в туалете унитаз тоже высокий и какой-то широченный – каждый раз боишься в него провалиться. Двери не скрипят и все закрываются, шпингалеты новой, невиданной конструкции. И всюду следы прежних жильцов: над раковиной не закрашенный квадрат и шурупы, на которых висело, по-видимому, зеркало; в комнатах на полу кружки от ножек, оставленные их мебелью; а главное – запах: к нему то и дело принюхиваешься.