Тимофей Юргелов - Желтый, Серый, Анджела Дэвис, Вулкан и другие. повесть

Костя сорвал несколько виноградин и прошел через другую дверь на кухню, оттуда тянуло уже горелым. После яркого света он не сразу разглядел маму и бабушку. Бабушка пекла блины, а мама, в бигудях под косынкой, читала переломленный журнал и собирала пальцем тесто со стенок кастрюльки.

– Не лапай, кошка, лапой, – ударила она его по руке, когда он хотел отщипнуть готовый блин. – Испорченные бери.

– Взял все-таки свою дурацкую палку, – сказала мама – Костя и забыл, что у него под мышкой палка, – бросила в кастрюлю ложку, нож, лопатку и грохнула все в раковину. Бабушка посмотрела на Костю, но ничего не сказала.

Он спрятал палку за спину, протянул горсть зеленых ягод.

– А у меня вон чего есть.

– Больше не рви чужое.

– Не чужое, раз в нашем окне растет.

Сильные пальцы повернули его голову к двери и подтолкнули в затылок.

– Иди умойся. Ты постель заправил? – понеслось вдогонку. «Какая это постель!» – возмутился про себя Костя.

В следующий раз Костя появился на кухне с книгой под мышкой. Он попробовал ее укрепить с помощью сахарницы в центре стола.

– Убери книгу – за столом не читают, – сказала мама и демонстративно захлопнула журнал, забросила на холодильник. (Кроме нового холодильника, стола и трех табуреток, на кухне ничего не было: посуда громоздилась прямо на полу).

– Чита-а-ают – сама-то читаешь, – успокаивающим тоном протянул Костя, но не успел и глазом моргнуть, как книга отправилась вслед за журналом.

– А-а, я страницу не запомнил!

– Я запомнила: двадцать вторая, – выразительно посмотрела мама. – Уже год читаешь…

– Не год. Ба, а что она у меня, когда я спал, подушку из-под головы утащила, – пожаловался Костя, стоявшей у плиты бабушке.

– Сколько раз тебя учить: нельзя говорить о присутствующем в третьем лице, ─ сказала мама.

– А подушки воровать можно?

– Разве матери такие слова говорят: « воровать» ? А потом, ты сам должен был догадаться уступить. Какая-то псина паршивая, которой все равно, на чем дрыхнуть, будет нежиться на подушке, тогда как мать, молодая, интересная женщина, спит на голом матрасе…

– А-а! – закатил глаза Костя. – Тоже мне – молодая, интересная!..

Мама хотела ущипнуть его, но Костя быстро отдернул голову.

– Дай ребенку поесть спокойно, – вмешалась бабушка.

– Он у тебя до сорока лет будет ребенком. Повожает тебя бабушка. – Это уже Косте. – Эгоист вырастит. – Это бабушке.

– Не вырастит, – промямлил с набитым ртом Костя, радостно покачивая под столом коленями. – А я, между прочим, всю ночь промучился, уснуть не мог. (Получилось: мефуфофем, фу ноф пфомуфефя, уфнуф не моф.)

– Промучился! Даже не почувствовал, как я подушку вытаскивала, – дрых без задних ног. – Вдруг она поймала его голову, притянула к себе, но Костя вывернулся, и вместо поцелуя попала ему носом в глаз.

– Стол перевернете! – прикрикнула бабушка.

– А-а! – завопил Костя с полным ртом. – Она мне носом глаз выткнула, ничего не вижу!

От боли он закрыл оба глаза и представил себя совершенно слепым.

– Ну, вот доигрались. – Это бабушка.

– Нечего башкой было вертеть. – Это мама.

– Ничего проморгаешься. – Это опять она.

– Ну-ка, открой, я погляжу. – Костя почувствовал на своем лбу жесткую ладонь – это бабушка.

– Не мову́!

– Здоровый-то открой, не придуривайся. Ну, подумаешь, окривеешь, – правда, ни одна дурочка потом не посмотрит, будешь всю жизнь на материной шее сидеть. Квазимодинка моя… – Воспользовавшись его беспомощным положением, мать поцеловала его в щеку.

– Уйди! – закричал Костя и с отвращением вытер влажный след от поцелуя. – Ну, ба, ну скажи ей – чего она лезет!

Натягивая мятые джинсы – они всю ночь пролежали в углу, – Костя думал: почему мама совсем не похожа на бабушку, а он не похож ни на ту, ни на другую. Ну он-то, ладно, в отца пошел – так все говорят, и мама в первую очередь. Заметив, как он смеется, насупив брови, она обязательно воскликнет: «О! Вылитый папаша, его гены!» – сам Костя отца помнил смутно. Положим, он на нее похож не меньше: как-то на своей фотографии Костя подметил совершенно одинаковое с ней выражение: отрешенно-пристальный взгляд в сочетании с капризно выпяченной нижней губой. Но почему мама с бабушкой совсем не похожи? – ну ничего общего. Может быть, бабушка удочерила ее и скрывает это от всех? У мамы пепельно-золотистые волосы, серые глаза – ни в профиль, ни в фас ни одной схожей черты. А по характеру они полная противоположность друг другу…

– Ма, я на улку, – крикнул он из прихожей – не то спросил, не то поставил в известность – и скорее, пока не услышал ответ, захлопнул за собой дверь.

Только внизу присел, словно бегун на старте, чтобы натянуть задники навечно зашнурованных кедов. Сквозь карман леденил бедро похищенный из холодильника кусок колбасы. Он вел его, как путеводная нить, к сараям.

Едва Костя повернул за них, как навстречу вскочил долговязый щенок и что было силы начал мотать головой и хвостом, подпрыгивая передними лапами. Тут же его восторг передался Косте.

– Ах ты собачатина паршивая! Ах ты морда противная! – От собственных слов у него защипало в носу. Он обнял собаку, дал облизать лицо, губы – тонкий, вездесущий язык попал Косте в рот. Он оттолкнул щенка и начал отплевываться.

Щенок прибился к их двору несколько дней назад. С легкой руки Серого ему дали кличку Вулкан. За сараями построили будку из досок и куска толи, пол выстлали травой. Однако Вулкан предпочитал валяться в тени у забора. Его силой заталкивали в конуру, но, постояв с опущенной головой и постучав по стенам хвостом, он тут же выскакивал на улицу, стоило мальчикам отвлечься на что-то другое.

Серый сразу определил породу: это ― «вео», то есть восточно-европейская овчарка. Кто-то спросил: может, это все-таки – немецкая овчарка? Нет, возразил Серый тоном знатока, у «немца» чепрак должен быть черный, а так как Вулкан весь серый, следовательно он ― «вео». У него дома была книга по собаководству ― поэтому все прислушивались к его мнению, ― в ней так и было написано: «в.е.о». Один толстяк Борька возразил, что это «не вео, а смесь бульдога с носорогом».

– Сам ты смесь! Смотри, дурак, лапищи какие! Разве у дворняг бывают такие лапы?

– Если это ─ дворняга, почему у него тогда уши почти-что стоят, как у овчаренка? – насели на Борьку пацаны. Тот, чтобы не спорить сразу со всеми, решил уступить: возможно, в нем есть примесь овчарки.

– Дурак, это в тебе примесь! – сказал Серый. – А как у него изо рта хорошо воняет! – Все стали по очереди нюхать пасть Вулкана, даже Борька приблизил свой нос, но только поморщился.

– Нёбо черное – сейчас видно, злой будет, – продолжал блистать эрудицией Серый.

Позже, однако, выяснилось, что Вулкан, ─ скорее, сука, чем кобель. Впрочем, это открытие не пошатнуло авторитет Серого в области собаководства: Вулкан для пацанов так и остался Вулканом и, если не чистопородной овчаркой, то все же хороших кровей.