L++ - Ибо богиня

Госпожа Одоевцева поглядела на постанывающего от предвкушения Валерку, и до неё дошло. Она вскочила:

– Мне надо двадцать минут! Дай мне в твоём доме ещё двадцать минут! – Катька в шесть секунд взлетела по лестнице, замедлила, обернулась, перегнулась через перила: – А Ифка тебя убьёт.

Когда за ней закрылась дверь, Анна позавидовала:

– Умеет же…

– Да, – улыбнулся великий режиссер, – гениальная пластика.

– Кажется, ты хочешь…

– Обязательно вставлю. Только придётся подстраховаться снизу, а то ведь эта «Лейзи Зи» – не удержится, сверзнится, на фиг…

На территорию «Альфы» не пропустить Екатерину Одоевцеву живая охрана не осмелилась, а для автоматики артефакт ФВИ был абсолютным допуском. Она направилась прямо в свою привычную студию.

– Вон, – бросила молодому мастеру.

Юный гений посмотрел на её Браслет, пробормотал: «Как вдохновляюще», – и вышёл. Актёры промолчали, они все, одновременно, решили начать разыгрывать этюд «мебель в доме».

Через десять минут в студию явился запыхавшийся Сурен Седракович. Лично.

– Катенька, ну что же ты со мной делаешь… Катенька, ну, не могу я! Я ж перед тобой уже извинялся, я же с тобою уже рыдал…

Катерина посмотрела на него, на просачивающихся в студию актёров, на бочком вошедшего несчастного, изгнанного мастера… Но она была в своём нездешнем «нигде».

– Сурен, знаешь, почему я пришла к тебе, а не к официалам?

– Катенька… – побоялся поверить предчувствию босс «Альфы».

– Ты не обидел никого из моей группы. Сколько займёт времени выдернуть их и вернуть мне?

– «Обидел»? Обижаешь! Но… но они ж без тебя… кому они нужны без тебя-то… а ты теперь можешь только «вдохновлять»!

– Я и буду. Я буду их вдохновлять. И вас тоже, – кивнула она неприметным зрителям- актёрам. – И даже тебя. Я теперь весь канал буду вдохновлять, – и, отделяя слово от слова, добавила: – Своим личным примером.

– Ой, – сказал огромный, толстый Сурен Седракович, а актёры бросили изображать бессловесные кресла и шкафы, невидимые веники и швабры и забили в ладоши. – Но заплатить я ж тебе не смогу – ни копеечки, ни ржавого грошика…

– Мне платит Фонд. Много. Очень много, – она сделала чуть заметную паузу. – Но, Сурен Седракович, тебе б, наверное…

– Потом скажешь – сколько, – сразу всё понял очень большой босс. – Я давно хотел пожертвовать Фонду Высокого Искусства. Именно столько, именно «очень много», – и он с истинно-армянским хитрым добродушием осведомился:– Кто придумал? Тимофей? Иветта?

В своём «нигде» Катька приоткрыла форточку, выглянула:

– Ифка бы меня не отпустила, не выпустила бы, – и злорадно усмехнулась: – Стехова.

– Ка-а-ак же она, – почти с наслаждением протянул очень большой босс, – как же она тебя ненавидит… – он оглянулся на улыбающихся актёров, на улыбающихся техников, на улыбающуюся охрану, на улыбающегося «младого гения» – на всю толпу, которая всё прибывала и прибывала, – а мы тебя, девочка, мы тебя – любим!

Он указал на неё двумя руками, и началась куча-мала.

И её «нигде» разлетелось вдребезги!

– Всё, приехали!

Блейк сполз с лошади и повалился на землю, но полежать ему не дали:

– Ты б сначала позаботился о бедной животинке. Она тебя восемь часов на хребте своем пёрла!

«И ты без разговоров и уговоров подчиняешься моим приказам! Даже если это будет не приказ, а просьба! Даже если тебе покажется, что это вовсе не приказ, а простое ворчание!…»

Бедная животина меланхолично присматривалась к длинному тонкому кустику местной травы. Метёлку на его конце чуть шевелил ленивый вечерний ветерок. Осеннее солнышко (Гела, конечно, но так похожее на земное Солнце), ласково пригревало, не обжигая – разнеживая. Но пришлось вставать. Пришлось вспоминать мануал: «Чтобы ухаживать за лошадью после поездки в жаркую погоду, хорошей идеей будет прогуляться с ней, пока лошадь не остынет, затем искупать в теплой воде».

Блейк взглянул на девчонку: та уже снимала седло и вовсю сюсюкала над своей «животинкой»:

– …мальчик ты мой хорошенький, сейчас мы с тобой чуть-чуть походим, остынем и покупаемся. Да-да, покупаемся, в этом озерке никаких страшных крокодилов не водится, и водичка – ха-а-ро-о-шая, тё-ё-пленькая…

Осталось только скопировать её действия, предварительно напомнив себе – ещё, ещё раз напомнив себе: всё с лошадью почему-то делается с левой, именно с левой стороны!

Ноги болели: и от долгого сидения в раскоряченной позе, и натёр он их всюду, где только можно… да и где нельзя – тоже.

От кобылы остро воняло п о том, она косила на него карим глазом и чуть пофыркивала. Прикасаться к ней было… не то чтобы страшно или неприятно… Прикасаться к ней было – не обычно . Не камень, не дерево, не ткань, не пластмасса – живое. Большое, переминающееся с ноги на ногу, разгоряченное… Да с ней ещё и говорить приходилось! Тренер предупреждала о важности эмоционального контакта и настаивала: никакой иронии, насмешливости – только доброта, «как с маленькими детьми». Да не было у него маленьких детей – сеструхе недавно исполнилось тринадцать, и никаких добрых чувств он к этой маленькой язве никогда не испытывал!

Что ж приступим:

– Сейчас отдохнём, – выдавил Блейк из себя, дальше пошло легче: – Ты отдохнёшь, и я отдохну. Ты покупаешься, и мне придётся. В том озерке, говорят, тёплая вода и нет крокодилов. Представляешь, какое совпадение! Ты после этого попасёшься на вольных травах, а меня заставят чистить картошку. А там и ночь: ты, как приличная лошадь заснёшь, а я, как полный придурок, буду «нести стражу». И так двенадцать дней…

Неделя тренировок давала о себе знать: что делать с лошадиной упряжью он знал, руки затвердили движения, голову включать, дабы вспомнить уставы и наставления, не требовалось – расстегнул пряжки подпруг, опустил подпруги вниз; освободил петлю нагрудника, расстегнул его; перешёл спереди на правую сторону, уложил подпруги и нагрудник на седло; опять перешёл – опять спереди! – на левую сторону, сместил седло по спине лошади чуть-чуть назад, положил левую руку на бок лошади, взял петлю подхвостья правой рукой, снял подхвостье и уложил его на седло. Фу-у-у, получилось! Снял седло. Готово!

Невольно оглянулся на начальницу, она снисходительно улыбнулась в ответ – она уже занималась их тягловой лошадью.

Ну, сюрреализм ведь: лошадка та была впряжена не в воз, не в телегу, не в конку, не в карету, не в дилижанс, в конце концов! – в глайдерную платформу! Ни на что другое Галина Жилина («А ты меня будешь звать Галина Осиповна, и на „Вы“ – понял?» . Причём это «Вы» у неё так и прозвучало – с большой буквы. С о-очень большой), ни на что другое, кроме глайдерной платформы, Галька не согласилась : «Мне плевать на ваши рейты, мучить лошадей – заставлять их тягать средневековые повозки по нетореной саванне, я не дам! Ты понял?!»