Нонна Орешина - Небо земных надежд

“Надо будет изобразить все это на ватмане, пришпилить к доске в учебном классе и разобрать наглядно в назидание молодым летчикам, чтобы не повторяли чужих ошибок. Выпороть себя публично – это, пожалуй, единственно разумный ход…” – теперь Демина мало волновало, кто и как отнесется к его поучительному самобичеванию. Самому нужно во всем разобраться, а заодно и в себе самом…, но это уже останется “за кадром”.

…Было время, когда его – курсанта, потом лейтенанта и старшего лейтенанта гвардейского истребительно-бомбардировочного полка захватывала учебно-тренировочная игра в условного противника. Он самозабвенно включался в нее, почти реально представлял зенитно-ракетные комплексы, замаскированные вокруг объектов, обозначенных как цели. Его занимала и успокаивала та простота и скорость, с какой он просчитывал варианты облета или нейтрализации их. Хотелось придумать что-то свое – тактическое, маневренное, приносящее победу, простое и беспроигрышное, с соблюдением безопасности полетов и дерзкое в тоже время. Фантазии свои он ограничивал, к счастью, лишь разговорами с однокурсниками, позже – с однополчанами, которым доверял. С отцом – военным летчиком-испытателем – такими проектами делился с опаской и редко: уж очень четко и жестко, а главное, убедительно он их разбивал… Изредка откровенничал на предварительной подготовке к полетам. Терпел насмешки товарищей и поучения старших. Потом смирился и начал просто четко выполнять то, что предписывали наставления, инструкции, приказы. И все встало на свои места: восторги, опасения, поиски, азарт – все утихомирили знания, опыт и время…

Летное мастерство приобретается, формируется, совершенствуется только в небе, когда динамический скелет полета обрастает чувственной тканью. Его надо постоянно укреплять, подпитывать, иначе… Иначе случается то, что произошло сейчас на полигоне. И это не худшее… При выводе после пуска ракет запросто мог черпануть землю под бесстрастные увещевания “Риты”…

– Ваша высота, 231-й? – офицер боевого управления, явно скучая, придумывал себе работу. Ничего, скоро обвыкнется и начнет дремать на командном пункте как Ивашов. Тогда жди беды…

Демин ответил на запрос. Потом вышел на связь руководитель полетов, интересуясь, каков остаток горючего в баках. Предупредил, что приземный боковой ветер усилился и дует порывами – это то, чего двадцать седьмые МиГи с их солидной парусностью особенно не любят.

Вскоре запросил запуск 221-й. Демин узнал голос командира первой эскадрильи майора Кудрина. В этот день летает только командный состав, значит, хуже него – майора Демина на полигоне никто не отработает. Это факт… Развить мысль и снова сделать нелестные для себя выводы времени уже не осталось. Надо было привести стреловидность крыла, а заодно и себя, в соответствие с критериями, которые приемлемы для земных скоростей и требований.

– 231-й. Заход с рубежа, – испытывая чувство полного безразличия ко всему, Демин казался себе автоматом, который редко ошибается, но не застрахован от сбоев.

– 231-му заход с рубежа разрешил, – судя по голосу, подполковник Ивашов наконец-то проснулся.

– 231-й. На посадочном. Высота шестьсот, крыло, шасси, механизацию выпустил.

– 231-й, ваше удаление двенадцать. На курсе, глиссаде, – берет под жесткий контроль руководитель зоны посадки.

Летное поле уже обозначилось – бурое на таком же буром фоне земли, только взлетно-посадочная полоса отсвечивает празднично светло-серым бетоном. Командно-диспетчерский пункт сверкает на солнце стеклянными стенами, как осколок льда. На рулежной дорожке, возле полосы, дожидаясь посадки Демина, замерла спарка МиГ-23УБ – командир полка полковник Тимошин проверяет кого-то из своих замов. На опустевшей стоянке сиротливо сложил крылья резервный МиГ. Самолеты в открытых капонирах, да пара возле ТЭЧ в ожидании ремонта.

А в стороне, за границей аэродрома – скопище, сотни две сданных в утилизацию или на хранение “мигарей” и “сушек”, именуемых при жизни Су-17. Сколько их там, еще не отлетавших свой ресурс?… Самолеты поливают дожди, засыпает снег, летом прожаривает солнце – кладбище, на которое нет сил смотреть. Впрочем, смотреть уже некогда:

– 231-й. “Дальний”, к посадке готов.

– 231-му посадку разрешаю.

Теперь всего лишь точно выдерживать глиссаду, ту невидимую горку-линию, что незыблема и вечна. “Ближний” привод…

Все в Демине привычно сосредотачивается. Скользящий взгляд схватывает торец взлетно-посадочной полосы, “зебру”, несущиеся навстречу нескончаемые плиты бетона… Порыв бокового ветра отпарировать креном, посадка по “вороньи”… на оборотах, на оборотиках!.. заставляя работать двигатель, уже приготовившийся усмирить свою мощь…

Высота два метра, метр, РУД – на малый газ… Мгновение взвешенного состояния и – касание… Мягко опустить носовое колесо и по легкому биению его на стыках бетонных плит почувствовать, как устойчив пробег. А скорость еще далеко за двести… Парашют!

Удар потока воздуха в купол. Слегка повело в сторону, нога поддавила педаль ровно настолько, чтобы удержать нос самолета по продольной оси взлетно-посадочной полосы, выведенной жирно-белым, сливающимся от скорости пунктиром. Рука плавно поджала гашетку тормозов, приотпустила чуток и снова зажала уже настойчиво…

С момента отрыва МиГ-27К от взлетно-посадочной полосы и до касания колесами шасси бетона прошло не тридцать четыре земные минуты, а две тысячи сорок секунд летного времени…

МиГ, укрощая бег, приостановился там, где ответвляется рулежная дорожка, и с ходу свернул на нее.

– 231-й полосу освободил, – завершающий доклад, словно поставленная в конце длинной фразы точка.

Сброшенный парашют заполоскал ветер. Техник парашютно-десантной службы поспешил укротить и собрать его. Из теплушки уже бежал Васечкин, семафоря руками, помогая завести самолет на стоянку.

“Полет заканчивается не тогда, когда шасси касаются бетона, а когда выключается двигатель”, – расхожее наставление, запомнившееся с курсантских времен, пришло в голову как нельзя кстати. Демин заставил себя по-ученически старательно зарулить МиГ на отведенное ему место и дождаться, когда Васечкин, одобрительно кивнув, скрестит поднятые руки – шабаш!

Демин дожал рычаг управления двигателем до упора “стоп” – свистящим шелестом вздохнула труженица-турбина. Он не шепнул ей, как обычно: “Спасибо, голубушка”. Лишь безразлично отметил, что на сей раз “мигарь” не выдал ни одного, даже пустяшного отказа…

Руки механически отщелкивали вниз тумблеры, отчего подсветка приборов, огни табло гасли, и кабина мрачнела, погружаясь в сон. Движения были вялыми, время – растянутым. Вместо приятной усталости, какую ощущал Демин обычно после полетов, сейчас он испытывал лишь опустошение. Казалось, из каждой клеточки тела выжат жизненный сок, и душа поглупела, ослепла, выветрилась из дряблой оболочки его сущности.