Михаил Поляков - Узел связи. Из дневника штабного писаря

Тут же идёт и разговор на одну-единственную, всех увлекающую тему. Беседуют не о войне, грохочущей в километре от нашей палатки, не о родных, оставшихся дома, не о будущей послеармейской жизни и даже не о весёлой предармейской с её обычными половыми подробностями. Нет, всё, всё забыто перед вшами.

– Вот бы в лёд форму положить да заморозить её! – мечтательно говорит кто-нибудь, внимательно присматриваясь к шву.

– Нет, это ерунда, так бэтеров не выведешь, они при минус сорока живут. Надо в огонь сунуть.

– Нет, нет, – добавляет ещё один мечтатель. – Надо в воду на ночь положить, и они утонут все.

– Сгниёт форма-то…

– А если между брёвен прокатить, чтобы передавить их?

– Нет, гниды останутся!

– А если на трубу надеть и дымом отравить?

– Форма почернеет, как ты ходить будешь в ней, филин ушастый!

Так спорят, порой, часами. Иногда кто-нибудь особенно замечтавшийся решается осуществить один из таких планов. Кладёт, например, китель на печку, а сам в одном нижнем белье садится рядом и, зажав выпрямленные ладони между колен, нетерпеливо ждёт результата, улыбаясь с ехидным сладострастием.

Но даже если кому-нибудь и удаётся полностью вывести у себя паразитов, уже на другой день они появляются снова – в палатке ими кишит всё.

Несколько раз, когда насекомые уже и до офицеров добирались, их пытались выводить централизованно, проводя педикулёзную профилактику. Делалось это так: матрасы и постельное бельё вытаскивали из палатки во двор, сваливали в кучу и обильно опрыскивали химикатами из огромного синего баллона, который хранится у нашего старшины в каптёрке. Причём, бельё кидали как попало – на снег или даже прямо в лужу. А, случалось, ещё и дождь заряжал… Настоящим мучением было спать после этого на мокрой, пропитанной химикатами постели. Случалось, что я во сне по нескольку раз терял сознание, и на утро просыпался с такой головной болью, что даже шатался на разводе и после целый день ничего не соображал. Вместе с тем, кроме мучения для нас из всего этого никогда ничего не выходило, вшей меньше не становилось.

Говорят ещё, что стоит опасаться мышей. У нас их тоже огромное количество, особенно на кухне. Солдаты, работающие там в нарядах, часто развлекаются, закалывая грызунов штык-ножами. Однажды кто-то из ребят нанизал штук десять пойманных мышей на проволоку, и стал жарить их в нашей печке. В палатке поднялся жуткий смрад, так что все мы поспрыгивали с кроватей и кто в чём был повалили на мороз. Этому затейнику больно досталось ото всех, и больше подобных шуток никто не повторял. Так вот, о мышах говорят, что они по ночам забираются на людей и даже кусают их. Рассказывают, что летом одному из ребят мышь разодрала ухо. Он, якобы, отлежал его и потому не почувствовал боли, когда она вцепилась в него зубами. История, конечно, сомнительная, но я очень от многих слышал её слово в слово.

Беспокоит ещё то, что одежда очень быстро приходит тут в негодность. Я чищу форму, как могу, но она уже значительно сносилась – на рукавах кителя появилась бахрома, в подмышках образовались сальные пятна, а брюки на коленях вытерлись почти до дыр. Всё это неудивительно. С одной стороны целый день ходишь в грязи, а у нас тут грязь чудовищная – в иных местах выше голени, с другой – постоянно занимаешься тяжёлой и потной физической работой.

При этом любопытно, что несмотря на всю нашу антисанитарию, многие солдаты делают себе тут татуировки. Есть у нас один умелец – Сорокин – маленький тщедушный паренёк с золотушным носом и сухеньким личиком. Он сам как-то собрал машинку для татуирования, и носит её в целлофановом пакете вместе с баночкой чернил и пузырьком промышленного спирта. Когда кто-нибудь хочет нанести на кожу рисунок, то обращается к этому нашему доморощенному Кулибину. Сорокин записывает желающего в очередь и назначает ему день и час, в которые надо прийти. Бывает, ради этой процедуры отпрашиваются с нарядов и дежурств, а если не получается – даже сбегают с них без разрешения, порой нарываясь на серьёзные проблемы. Когда клиент является к Сорокину, тот усаживает его рядом с собой, с неторопливой важностью собирает свою машинку (она представляет собой перемотанный изолентой моторчик с двумя батарейками и иглой на конце), и достаёт блокнот с изображениями наколок. Заказчик внимательно изучает каждую картинку, а Сорокин важно комментирует:

– Вот это – скорпион, он означает, что ты убивал. Вот это – змея, она символ вечной жизни. А это дракон – символ опасности, – ну и так далее.

Обычно при этом собирается половина казармы – здесь и знакомые клиента, и зеваки, и те, кто уже сделал татуировку и кому любопытно посмотреть как она выйдет у другого. Каждый наперебой советует своё.

– Бей жука, круто смотрится!

– Нет, скорпиона лупи, от баб отбоя не будет!

– Надпись, надпись наколи, пусть напишет тебе «Северный Кавказ» и автомат сверху нарисует!

Наконец, выбор сделан, рисунок на кожу нанесён, и Сорокин приступает к делу. На это очень любопытно посмотреть, главное на то, как татуируемый переносит боль. Обычно ему предлагается полотенце в зубы, но особым шиком считается обойтись без этого. Мучение, говорят, адское, такое, что во время процедуры люди нередко теряют сознание. В перерывах Сорокин важно курит, обычно предлагая сигарету и своему белому как мука заказчику, который принимает её нервно дрожащими пальцами. По окончании процесса свежая татуировка обтирается тряпкой, чуть обрызганной спиртом, и её счастливый обладатель, держась за руку, уходит к себе. Весь остаток дня он сидит где-нибудь в углу, нахохлившись как сыч, а ночью пугает обитателей палатки дикими стонами. Эти татуировки почти всегда ни на что не похожи, включая и картинки, с которых они сделаны. Змея напоминает радиаторную батарею, дракон смахивает на крокодила, а скорпион вообще чёрт знает на что – на какого-то комара с кинжалом. Два раза ребят с наколками отвозили в санчасть – у одного была инфекция, у другого – заражение крови. Ничего удивительного в этом нет, странно только то, что подобных случаев ещё не так много. Впрочем, они никого из заказчиков Сорокина не останавливают.

Расскажу ещё о том, как мы тут моемся. Как по поговорке – кто о чём, а вшивый о бане. Собственно, баня у нас появилась около полугода назад, её построил один из прежних начальников узла майор Казырин. Его до сих пор всё подразделение вспоминает с каким-то благоговением. Она представляет собой узенькую землянку с деревянными стенами, печкой, на которой в двух огромных чанах постоянно кипятится вода, и железным мангалом в углу. Распоряжается там маленький, толстенький и чистенький банщик Ефимов, которого страшно ненавидят солдаты, и который вместе с тем очень хорошо устроился в бане, и даже, кажется, спит у себя на рабочем месте. Это и не удивительно, думаю, за один свежий и цветуще-розовый вид ему в нашей палатке устроили бы тёмную. Впрочем, многие к нему, напротив, подлизываются, видимо, надеясь по дружбе с ним как-нибудь вне очереди помыться.