Сергей Ильичев - Танцы с дьяволом

В нашей спальне стояли две кровати, разделенные тумбочкой с ночником. Когда я пришел в спальню, Анастасия уже лежала в своей кровати. Я подошел к ней.

– Поздравляю тебя с Новым годом!

У меня в руках коробочка с подарком, которую и вручил матушке.

– Спасибо! – ответила она и, не раскрывая подарка, положила его на тумбочку.

Я склонился над ней и собрался было всего лишь поцеловать жену, как это обычно делал перед сном. Но Анастасия движением руки остановила меня.

– Как только принесешь мне корзину подснежников.

– И никак не раньше?

– Никак!

– Но сие, к сожалению, невозможно, существуют объективные законы природы, и январь не сможет, как в сказке, уступить свое место маю…

– Поживем – увидим! – ответила она и выключила ночник.

За столом все внимательно слушали рассказ священника:

– Она и умерла так же загадочно, молча, заснув и не проснувшись, в один из прекрасных дней Рождественских святок… И более двадцати лет я сам занимался воспитанием своего единственного наследника Иоанна. Мальчик выбрал спортивную стезю и за эти годы добился определенных успехов, став после окончания спортивного вуза вратарем одного из столичных футбольных клубов. И последние годы мы почти и не встречались, так как сын все время проводил на сборах. Я и видел-то его лишь по телевизору, когда транслировался тот или иной международный футбольный матч и внимательно всматривался каждый раз в своего мальчика на экране, отмечая то, как он подрос и возмужал…

И вот однажды в январский день, раздавая в аэропорту, как обычно по возвращении с зарубежного матча, сувенирные футбольные мячи со своим автографом работникам таможни, Иоанн по ошибке передал один из мячей, начиненных наркотиками. Когда это обнаружилось, утром особая следственная бригада пришла к нам в дом с обыском. И сообщение об аресте сына я узнал, как и сотни москвичей, через день из новостей столичного канала.

Я тогда крепко выпил, что не делал уже много лет. Пил и вспоминал покойную жену, оставившую меня с мальчонкой на руках. И как всякий истинно православный человек, отчетливо понимал, что в ее смерти повинен лишь сам.

В первый же понедельник после совершения Божественной Литургии отправился в тюрьму, где содержался мальчик. О чем я только не передумал за эти часы до нашей с ним встречи. И вот Иоанн вошел в комнату для свиданий. И я не узнал сына. Не узнал того, кого уже почти два года видел лишь на экране телевизора.

– Зачем ты пришел, отец? – спросил он меня.

– У меня достаточно связей, сынок, и я мог бы помочь тебе. Может быть, тебе что-нибудь нужно? Ты только скажи, и я все для тебя достану…

Иоанн на мгновение задумался, а потом сказал:

– Тогда, если сможешь, конечно, принеси мне, пожалуйста, корзину подснежников!

И внимательно взглянул мне в глаза, словно заглянул в этот миг в саму душу. А потом встал и, не прощаясь, молча вышел из комнаты.

Убаюканные рассказом старушки задремали, сидя на диване. Но Санников внимательно вслушивался в слова священника, стараясь не пропустить ни одного слова.

– А потом был суд. Были привлечены лучшие адвокаты, зачитаны блистательные характеристики, по сути доказано, что в момент ареста ни у самого Иоанна, ни в его доме следов каких-либо наркотиков не обнаружено. Но суд осудил моего мальчика на три года. Этот приговор, как я понимал, был вынесен не столько сыну, сколько мне лично, а в моем лице уже и всей Православной Церкви, которая столько лет последовательно отстаивает право введения в светских школах если уж не Закона Божьего, то хотя бы основ православной культуры. И этот процесс был более показательным для общественности, которой давали понять, что и у православных нянек дитя также бывает без глазу… Как же им после всего этого можно доверять своих детей? И уже через месяц мой сын был отправлен в одну из колоний Магадана…

Узнав о месте отбытия наказания сына, я написал прошение на имя правящего архиерея с просьбой о переводе меня в те же края. Учитывая причины, послужившие поводом для такой просьбы, и насущную необходимость в квалифицированных кадрах среди клириков Магаданской епархии, моя просьба была уважена. И в первые дни осени, оставив свой приход и продав машину, с одной связкой книг отправился я в неведомое для меня путешествие на край света. Туда, к сыну. В надежде, что близость с ним поможет растопить образовавшийся в наших отношениях лед недоверия и мучительной хладности, проявленной сыном во время нашей единственной встречи.

И тут священник замолчал.

– Алеша, ты ведь для чего приехал ко мне?

– Да, мне нужна ваша подпись под документами… И у нас остался всего лишь один час, чтобы успеть передать эти документы в избирком… Может быть, мы в машине продолжим этот разговор?

– Ты же ничего не знаешь обо мне…

– Еще более уверовал, что мое решение правильное! Собирайтесь, отче! Нас ждут большие дела!

В машине отец Михаил и Санников сидели рядом на заднем сидении.

– И вы оставили московский приход, чтобы поехать к сыну? – спросил батюшку Алексей, как бы приглашая его продолжить свой рассказ.

– Не только приход, Алеша, а всего себя прошлого должен был постараться оставить, прежде чем поехать к нему на Магадан…

В избирком они все-таки попали вовремя. Отец Михаил поставил необходимые подписи, и вместе с Алексеем они пришли в гостиницу, где Санников предоставил ему одну из комнат своего люкса. Стол был уже накрыт, но батюшка лишь выпил чай и погрузился в воспоминания. Вспомнил перрон вокзальный, провожающих его чад, обещавших помнить и молиться, вспомнил, как почти трое суток пути практически не спал и все лежал на своей полке с открытыми глазами. А поезд Москва – Владивосток был лишь в начале своего пути…

– Лишь ночью, когда вагон погружался в тишину, под стук колес я вновь и вновь перебирал всю свою жизнь, останавливаясь на каждом эпизоде, так или иначе связанном с сыном. Я пытался понять, где и какие по отношению к нему совершал ошибки. И эта фраза о корзинке с подснежниками, сказанная двадцать лет назад женой и вдруг в тюрьме прозвучавшая из уст сына… Неужели он до сих пор не может простить мне смерти своей матери? Или во всем этом есть какой-то другой потаенный смысл? Господи, прости и вразуми меня, грешного и недостойного иерея.

И с покаянной молитвой на устах на какое-то время лишь забывался в тонком сне…

Санников сидел в кресле с бокалом красного вина в руках. Он собран и внимательно слушает исповедь священника, который сидит за столом, наполненным различными закусками, но так ни к чему и не прикасаясь, продолжает свои воспоминания.

– Почти каждое утро в моем купе менялись пассажиры. Как лицо духовное и будучи в священническом облачении, проехав уже почти полстраны, в этом поезде я, к сожалению, не почувствовал своей востребованности. Меня словно бы и не замечали. Все занимались своими делами: обсуждали последние новости, пили и ели, играли в карты, а больше отсыпались, благо что дорога к этому располагала. Что же это? Почему и здесь, среди простых людей, я почувствовал ту же хладность отчуждения, что и в общении с сыном? И это при том, что все, особенно в столице, лишь и говорят о духовном возрождении новой России. В чем же тогда это возрождение проявляется? Я не понимал…