Александр Непоседа - Чайный аромат. Проза

Караван! По закону военного времени им запрещалось находиться вблизи войска, но почему дозорные и ночной караул не сделали им замечание? Значит – им разрешили! И я, забыв, что шел умываться и растираться ледяной водой направился прямо к шатру стоящему в центре. Забытые в походах ароматы достигли меня еще за несколько шагов до стоянки.

Шалфей и лаванда, корица и мускат – невероятная смесь запахов вскружила на мгновение голову, и вслед за этим я испытал сладкий удар в самое сердце. Откинув полу шатра – на миг показав мне голую руку – невесомо выпорхнула девушка. Локоны, перепутанные голубыми и желтыми лентами, ясные распахнутые глаза под долгими ресницами, нежный румянец и белозубая улыбка повергли меня в состояние меча застрявшего в ножнах.

Она стремительно взглянула на меня, расхохоталась – я увидел красивые влажные зубы – в уголках ее губ искрами вспыхивало солнце, и обдав меня завораживающим ароматом свежести молодого тела, растаяла в шумящей разноязыкой толпе. Я бросился за ней в грубое скопище купцов, торговцев, менял, в этот Разноплеменный и пропахший верблюжьей шерстью люд. В какое то мгновение мелькнули впереди – возле повозок груженых товарами – ее локоны и развевающиеся ленты, расталкивая локтями плотные ряды кричащих продавцов сладостей, я кинулся следом за этим огненным свечением, но она как сквозь землю провалилась.

Возвращаясь в лагерь, крепко сжимая рукоять меча, и проклиная себя за медлительность, поклялся разыскать ее, во что бы то ни стало. Потом еще был переход, взятие Персеполя, долгая и тоскливая зимовка в нем, возвращение назад через сумрачные горы, и только через три года, вернувшись наместником в Египет, я встретил ее в храме.

В звенящей тишине, в сухом и неподвижном воздухе окрашенном отблесками ароматных светильников, вытянувшаяся от своего величия, с подведенными бровями и ресницами, с тонкими длинными пальцами, сжимающими папирус, она прошла мимо, опахнув уже знакомым ароматом, присущим только ей одной, и я увидел слабую улыбку в уголках лиловых губ. Но, глаза! Глаза так полыхнули, что захолонуло сердце, и стянуло ознобом рубленые шрамы на моем лице…

Раздался короткий стук в дверь каюты, поднявшись с дивана и оглядев спящую – не потревожили ли сон – сбросил тяжелую бронзовую задвижку и увидел бородатое лицо штурмана, от него резко разило ромом, но глаза были ясны.

– Капитан! Слева две шхуны, приближаются к нам!

Ветром взлетев на мостик я увидел на светлеющей морской поверхности медленно – шли на веслах – приближающиеся шхуны со свернутыми парусами. На флагштоке обвис узкий, как острие скифского меча, вымпел, свернувшийся от безветрия. Но я острым взглядом различил на нем продольную черную полосу.

– Морские разбойники! Свистать всех наверх!

И враз загрохотали по палубе подковы матросов команды, торопливо занимающих места, согласно боевого распорядка. Запахло табаком, кожей и порохом. С мостика было видно, как двое матросов на носу каравеллы разворачивали пушку, звенели цепью удерживающей орудие во время шторма, заряжающий энергично орудовал у жерла, забивая тяжелые пыжи в заряд. Рядом ждали своей очереди круглые, тускло отсвечивающие ядра.

Скрипнула внизу дверь, и я сверху увидел роскошные волосы, плечи и выпуклость груди под тонкой розовой тканью – маленький башмачок на ноге несмело ступил на палубу.

– Доброе утро, капитан!

Она улыбнулась, ослепив меня белыми, как снег зубами, в уголках губ смеялись сто миниатюрных чертенят. Даже на таком расстоянии я почувствовал запах шалфея и лаванды исходящий от нее. Ладонью заслонившись от встающего солнца, сверкая ясными глазами, потянувшись и прогнувшись назад в поясе – она была потрясающе красива, до головокружения, до сердечного спазма.

– Вам лучше пройти вниз, сеньорита, у нас намечается утреннее рандеву.

Я протянул руку в сторону шхун, увидел дружно взлетающие весла, услышал гортанный крик предводителя шайки, отметив, что их слишком много, намного более ожидаемого. Она быстро взглянула по указанному направлению, привстала на носочки, весь ее облик дышал и переливался дивным светом морской зари.

– Нет, капитан!

Она повернулась ко мне вполоборота. В глазах ее билось синее пламя, щеки порозовели.

– Я лучше с Вами, в каюте мне будет страшно одиноко!

И она, невзирая на мой останавливающий жест рукою, стремительно взбежала на мостик, схватила меня за рукав, и я почувствовал, как она дрожит.

И во время нарастающей опасности – в этот удивительный миг, когда кровь становится горячей как угли в камине – в этом ее движении ко мне, в ее изумительном порыве быть рядом, при прикосновении этих хрупких и удивительно чистых пальцев – в неотразимых ее глазах отразилось солнце и блеск водной глади за моей спиной – с острой, глубокой болью в самом сердце – я вспомнил!

В тот холодный мучительный год мы громили племена варваров в землях Германии. Римская империя укрепляла свой фундамент в диких лесах и болотах северо-восточных рубежей. Полыхающие зарницы по ночам, внезапный снег, резкий пронизывающий ветер, покрытые инеем крупы лошадей, высокие островерхие ели и совершенно чужое небо. Провиант был на исходе, наши лошади, выбивая копытами снег, хватали хрустевшую промерзшую траву своими мягкими губами в зыбком плавающем предательском зимнем тумане. Запах костров мешался с запахом болот, сжимая наши сердца невыразимой печалью. Днем воздух наполнялся ревом мулов, конским ржанием, перестуком огромных колес повозок, звуками хлюпающей грязи под ногами бредущей бесконечной колонны пехоты и конницы.

Порою с тяжелым нарастающим топотом, обдавая острым запахом конского бега и комками свежей земли, проносился мимо вестовой, где-то там, в самой средине колонны двигалась огромная зимняя повозка Цезаря, богато украшенная мехами и бронзовыми щитами с личным гербом. Над нею, на холодном ветру, развевалось знамя Империи. Шли уже седьмые сутки поиска армии вестготов, но они – то появляясь мелкими группами одетые в шкуры, с дикими заросшими лицами – крича и швыряя в нас камни пущенные пращой – то так же внезапно исчезали в черном буреломе леса.

К концу дня, когда плечи невыносимо ноют от ремней, легких доспехов, вооружения, ноги гудят от длительного перехода по скользкой земле от начала колонны к главной – островерхой со знаменем – повозке промчался вестовой. В правой его руке бился на ветру красный вымпел – знак срочности и секретности донесения. И не успел я сообразить, что бы это значило, как заревели сигнальные трубы, объявляя о привале и отдыхе. Застучали топоры, на лесных полянах спешно поднимались шатры из грубого серого полотна, защищающего от дождя и ветра. Потянуло дымом, сырым запахом просушиваемой у огня одежды, лесным сумеречным духом с примесью снега.