Александр Непоседа - Чайный аромат. Проза

По вытоптанной людьми и лошадьми лесной просеке – прорубаемой рабами для прохода армии – медленно двигалась рейда, запряженная шестью парами мускулистых рыже-красных коней. В глаза бросилось богатство отделки наружных стен и кровли. Впереди и сзади четырехколесной повозки, не отставая и не приближаясь, двигались около сотни всадников, отлично вооруженных мечами, алебардами и арбалетами. Герб, укрепленный в верхней части повозки заставил вздрогнуть мое сердце. Люция! Дочь Цезаря. Так вот кого так зорко и надежно сопровождают всадники! Гостья из Рима! Вдали от родины? Почему?

Снедаемый любопытством, я вскочил на коня и, рысью перегоняя эскорт, помчался к ставке императора. С Люцией я был знаком с детских лет. И мне нестерпимо захотелось увидеть ее, военная судьба бросала меня то в Испанию, то в Египет, а она знатная римлянка, наверное стала еще красивее. Добравшись до цели, я привязал своего Буцефала к шесту, вбитому в землю и замер в ожидании. Огромные колеса, окованные бронзовыми накладками медленно прокручиваясь и оставляя на земле глубокую колею, приближались и приближались и наконец – то остановились в трех шагах от меня.

Распахнулась дверь с мягкой внутренней рифленой подкладкой огненно – красного цвета, и я не удержавшись, видя что рядом еще никого нет, бросился к колесу, преклонил колено и подал руку выходившей. Тонкая белая ткань волною сбегающая от плеч к ногам, мягкие сандалии на маленьких безупречных ступнях – все выдавало в ней римскую знать – я поднял взор, увидел глаза и улыбку Люции, и на мгновение потерял дар речи. Эти локоны, цвет ее кожи, аромат – в опушенных ресницами глазах бесновалась синева несравнимая с итальянским небом – повергли меня в состояние статуи.

– Приветствую тебя, мой храбрый воин!

Она, подав невесомую руку и ступив ногою на мое колено, словно на ступеньку, ловко спрыгнула вниз, я даже не успел ее подхватить.

– Люция! С прибытием тебя!

– Да, спасибо, а ты очень изменился.

– Время меняет не только нас, но и Империю.

– Ваши поступки отдадутся эхом в вечности.

И она тронула мою щеку, я почувствовал исходящее тепло прикосновения, хотел прижаться к ее ладони губами, но Люция уже смотрела за мое плечо и глаза ее светились детскими нежными воспоминаниями. Обернувшись, я увидел приближающегося Цезаря со свитой и охраной, и, сделав шаг в сторону, склонил свою голову в почтении императору. Вновь оставшись неуловимой во времени, она легким промельком снега – появившись на один миг – бесследно растаяла. Щеки мои горели, и падало сердце в бездонную ледяную пропасть…

Шхуны приближались, уже можно было разглядеть спины гребцов, палубы, заваленные скарбом, оружием, бочками с порохом, слышались тяжелые мокрые удары весел, на носу одной из них стоял черноволосый гигант с двумя ятаганами в руках. Выглядел он живописно, огромная выпуклая грудь, покрытая бронзовым загаром – с толстой цепью на шее, переплетенный ремнями – он напоминал персонаж уже видимой где то картины. Волосы перехвачены по линии лба зеленой лентой и в правом ухе видна – сверкающая в солнечных лучах – огромная серьга. За его спиной волновалась толпа с разбойничьими лицами, поблескивали сабли, крючья и пики. Та шхуна, что шла с правой стороны, выписывая плавную дугу начала обходить наше судно со стороны носа. Мощными гребками, рыча в такт взлетающим и падающим веслам, они выходили на наш траверс.

– Билл!

Это я проревел с мостика, напугав и изумив одновременно свою спутницу. Комендор обернулся, и я увидел его воспаленный взор, он уже был там – в горячке боя – еще при полной тишине. Жерло носового орудия жадно глядело в морской простор, поджидая свою добычу.

Вторая шхуна накатывалась на наш левый борт. Мои матросы и команда, сгрудившись возле него, не спускали с нее глаз. Боковым зрением я увидел вспыхнувший фитиль в руках Билла, вылетевшее облако пороховых газов и только мгновением позже грохнул выстрел. Пушка, дернувшись назад, еще парила остатками порохового горения, но над дымом, в вертикально взлетающих огненных лучах были видны обломки досок, куски дымящейся ткани, и выше всех, в каком – то жутком стремительном кручении – турецкий барабан – с лохмотьями погибшего навсегда таинственного звука.

Абордажные крючья, вцепившиеся в наш борт, уже соединили каравеллу и шхуну в единое поле боя. В дыму выстрелов, в скрежетании сабель, возник полуголый гигант, срубил одного матроса, обрызгав свою грудь горячей кровью и пал пронзенный брошенной кем-то пикой. Грудь его круто поднялась кузнечными мехами и опала. В тот же миг на нее взлетели ботфорты, словно на ступеньку высокой лестницы, далее на ребро борта и вот они уже прыгнули вниз, на палубу шхуны. Это наш славный боцман, раскидав недругов при помощи палаша, сражался уже в стане противника. Спрыгнув с мостика через перила, я бросился в самую гущу.

Сбив ударом сабли бородатого испанца, перескочив через него и уклонившись от свистящего ятагана араба, ударил всей мощью ноги прямо в живот и тут же, не давая ему опомниться, ударил наискось от левого плеча. И далее, далее через борта сцепленных судов, на выручку своего храброго боцмана.

Там, на ставшей уже жаркой от солнца и буйного азарта палубе, шла восхитительная драка. Боцман, прижавшись спиной к фок-мачте, веерными ударами отражал нападавших на него. Их было четверо, но пока я прорывался к этой кипящей звоном клинков и восклицаний тесной компании, их уже осталось трое, четвертый вываливался за борт с окровавленным лицом. С ходу отбросив одного из разбойников ударом в ухо рукоятью сабли, я не теряя времени, рубанул второго поперек спины, и он, падая на колени, крепко ударился головой о палубу. Боцман сделал стремительный выпад – классически выставив ногу вперед и припав на колено – и заколол последнего.

И сразу вслед за этим эпизодом на меня обрушилась тишина. Вповалку лежали на палубе шхуны убитые, оставшиеся в живых и раненые. Отдыхавшие после яркой и тяжелой стычки, глотали из фляг несвежую воду и остатки рома, с недоумением взирая на следы происшедшего.

– Капитан! Что же Вы оставили меня одну? Мне страшно!

Я поднял глаза на мостик и увидел лицо испуганного ребенка. Глаза, расширенные от ужаса, побледневшие щеки, руки прижаты к груди и сжаты в кулачки. Я кинулся к ней, поднялся по деревянной лестнице и был тут же схвачен за широкие рукава рубахи, голова ее припала к моей груди, а маленький ее башмачок встал на мою ногу, и – чтобы освободиться от боли в старой ране – я приподнял свою пленницу обхватив за талию – увидел вблизи густую синеву глаз, влажные ресницы, набежавшую тень на верхних и нежные складки под нижними веками, след сбежавшей по щеке слезы, и, не удержавшись, приник губами к ее губам. И ощутив вожделенную сладость, таяло, таяло мое сердце.