Александр Непоседа - Чайный аромат. Проза

Рассредоточиться!

Если вам не приходилось добывать огонь при помощи трения деревянных палочки и дощечки с углублением, то и не пытайтесь. Ничего не получится. Древний человек был более изобретателен, чем мы предполагаем.

Афганистан открывался неохотно и осторожно, как ветхий талмуд.

Древний, вечный, первобытный. Пыль и камни.

С устоявшимися традициями и укладом; четырёхчасовой послеобеденный отдых, пятикратный намаз. Где, хлеб, возведённый до святости, преломляют руками, больший ломоть протягивают гостю, меньший оставляют для себя.

А жестокость к непрошеным гостям – это тоже оттуда, из глубины веков.

Кяризы копались поколениями, триста – четыреста и более лет назад, тщательно, со знанием дела и законов ирригации. Когда говорят – великие мастера, это про них, пуштунов.

Кяриз, это подземный канал для сбора подпочвенных вод и вывода их на поверхность.

А теперь представьте маленькую гордую страну, её разбросанные кишлаки, ущелья, пропасти и перевалы, горные хребты – то, к чему нас хоть поверхностно, но готовили.

Кяриз не входил в этот список. В первый раз, когда я спрыгнул на его каменное дно, со звонким хрустом под каблуками, и таким глухим, сырым эхом – отчего замерло сердце. Сверху на меня глядели встревоженные лица бойцов. Поразился высокому своду канала, уходящего вдаль. Сделав несколько шагов, увидел разбегающиеся в стороны ходы с человеческий рост. Свистнул. Спустился Никодимов.

– Ну, что тут?

– Пусто. Чёрт его знает, что там в ответвлениях.

– Осмотрим по возможности.

Он закурил от зажигалки, помотал рукой.

– Взвод! Ко мне!

Вниз посыпались ребята. Сразу стал тесно от говора, оружия, возгласов. Все возбуждены, детство играет с нами очень долго, порою до последнего вдоха.

– Тихо!

Никодимов вынул фонарь, направил луч, обшаривая стены кяриза. Склонился, внимательно разглядывая что-то.

– Здесь они!

Протянул раскрытую ладонь, и мы увидели тонкую прядку овечьей шерсти, перевязанную красной нитью.

– Давай наверх, бойцы! В этом лабиринте их не взять. Тут – они хозяева.

И добавил.

– На выходе подождём! Базуку мне дайте.

Когда все поднялись на поверхность, рванул пуговицу возле горла, покрутил шеей. Расставив ноги, вскинул на плечо гранатомёт, и, направив его в глубину тоннеля, нажал спуск. Снаряд с горячим шипением сорвался с направляющей, свечой, зримо, понесся в пустоту, грохнул взрывом.

– Всё! Наверх!

Я так торопился, что забыл позвонить тебе. С чемоданом в руке пришлось вернуться, отпирая дверь, слыша переливчатый сигнал, распахнул, схватил, приник к трубке.

– Слава Богу! Я уже думала, что-то случилось!

– Случилось! Я люблю тебя! И еду с тобой к морю, на целый месяц!

– Сумасшедший! Я уже выхожу, такси ждет!

– Я следом! До встречи на вокзале.

– До встречи!

В купе по-утреннему сумрачно. Опустив чемодан на пол, приняв с твоей руки дорожный саквояж, не отрываясь от влажных губ, нашаривая за спиной и найдя, щелкнул замком на двери. Ты смогла только слабо вскрикнуть от прикосновений моей горячей и нетерпеливой руки к прохладному бедру, скрытому юбкой. Потеряв всю осторожность, не слыша ни шагов, ни голосов, ни убыстряющегося колёсного стука, падали, проваливаясь в обморочную дрожь.

– Еще можно, на минутку.

Шепнула, темнея глазами, откидываясь навзничь.

Поезд набирал ход, вагон мягко раскачивало, за окном летел бесконечный лес, взлетали и пропадали провода, вдруг, неожиданно – ухнуло тугим громовым раскатом. Стекло покрылось мокрыми следами стремительных капель.

– Нас преследуют грозы!

Улыбнулась ты, приподнявшись на локте из окутывающего нас облака.

– Блеск! Гроза, это небесная радость, выдох, выброс накопленной энергии.

Ну, вот как – у нас сейчас с тобой.

Смутилась. Дёрнув меня за мочку уха.

– Шалун! А я в детстве до ужаса боялась гроз.

– Ты просто не догадывалась, что они отсчитывают время до нашей встречи.

Вспомни! Это сладкое, смутное томление. Ожидание, чего то нового, неизведанного. Той же послегрозовой свежести, с дымкой над влажной землёй, наконец. Помнишь? Сгущающийся страх, надвигающаяся темень, когда ждёшь следующего громового раската в шуме дождя, а его всё нет и нет – вдруг – пробивая ознобом по спине, ударит, раскалывая небо, покатится чёртовым колесом по чёрным тучам, удаляясь и замирая. И слышен только звон капель, звук льющейся воды с крыш.

Целуя плечо и вдыхая твой запах, неожиданно вспомнил, что на войне не довелось увидеть ни одной грозы. Ни разу. Такая вот мелочь.

К тому же и ты оборвала эту мысль, найдя своими губами – мои.

Когда поезд, под Севастополем, жарко грохоча среди меловых, скалистых стен, втянулся в темноту тоннеля, я навсегда запомнил сияние твоих глаз, даже в сумраке я отчетливо видел каждую черточку лица, ресницы, припухшие губы.

– Страшно?

– Нет.

Прошептала, чуть слышно.

– А мне страшно. Страшно потерять тебя.

И мы опять умолкали в затяжных, долгих поцелуях. В купе витал аромат яблок, купленных на какой – то маленькой станции под Мелитополем.

Я спрыгнул на раскалённый перрон, с проросшей травой между плит, со щебетом птиц и криками торговок в прогретом прозрачном воздухе, принял тебя, придерживая за талию, легкую, красивую, в сарафане в мелкий цветок и белых туфельках.

Как мы были торопливы во всём!

Возвращались бегом, в одной руке я держал твою ладонь, в другой корзину полную яблок.

Мы ели их вдвоём, откусывая поочерёдно от хрусткого сочного бока. В приоткрытое окно туго дуло солёной морской сыростью. Плыли холмы с виноградниками, выпуклые поля с красными всплесками маков. Весело, по-южному, светило высокое солнце. Помнишь?

И вкус твоих губ, и дыхание – в аромате фруктовой, долгожданной поры.

– Шахов! Запроси штаб дивизии! Срочно!

Никодимов щелчком выбил сигарету из пачки. Прикурил.

Мы лежали кто где, используя складки местности. Держа на прицелах вход кяриза.

Припекало. Я перекатился к Соловьёву.

– Слышь, Володя! Как думаешь, дождёмся мы их?

– Ты на капитана взгляни! Он уже что-то придумал. Сейчас со штабом согласует, всё станет понятно.

Никодимов долго убеждал по связи о необходимости ликвидации объекта, сыпал своими соображениями, координатами, нервно поправляя амуницию. Дважды расстегнул и застегнул кобуру пистолета. Затем отдав наушники связисту, взглянул на нас, осмотрелся. Глянул на часы, отдернув рукав.

– У нас 15 минут! Авиация поработает! Взвод! За мной!

Перепрыгивая через камни, повёл за собою в сторону ущелья. Спина сразу взмокла. Вдыхая горячий воздух, перехватывая поудобней ремень автомата, я вдруг понял смысл сказанного капитаном. Мы бежали вниз по склону, сбивая сапогами колючие сорняки, преодолевая неглубокие овраги, оскальзываясь на глинистых подъемах. В горле пересохло, ноги, до кончиков пальцев, наливались нестерпимым жаром, словно бежишь по кипящей воде. Обогнув широкую каменистую осыпь, свернули на еле видимую тропу. Петляя, она терялась в каменном нагромождении. И здесь, возле скалистой вертикальной стены капитан поднял руку.