Александр Непоседа - Чайный аромат. Проза

– Вопрос?

– Ответ! Дома, в такую жару, я уезжал на дачу. В Москве скука, в жаркие дни – просто гибельная. А там! Речка Пахра, знаешь, заросшая по берегам осокой, чуть выше – огромными лопухами, ивами и черемухой, и маленький домик на берегу. Мать целое лето проводила там; огурцы, помидоры, редиска, смородина. Да что я тебе говорю? Вечером я уходил на танцы, брал в магазине портвейн, глотал из горлышка, прятал бутылку в кустах акации. Светлана. Она всегда возле арки меня ждала. А я как увижу, меня дрожь пробивала. Знаешь? Тонкая такая, словно тень, а глаза…

– Первая рота! Становись! Повзводно! Командиры взводов – ко мне!

В трюме транспортника мгла. Оружие, подсумки – на себе. Остальное снаряжение – под ноги. Сидим плотно, два ряда в середине, вдоль грузового отсека, и два – возле бортов. Гул двигателей отдаётся в серебристой клетке фюзеляжа. Раскалённый день остался внизу. Крылья, при наборе высоты, вздрагивают от напряжения. Я пытаюсь увидеть в иллюминаторе последний клочок родной земли.

– Афган! Видишь? Мы уже за рекой!

Крепко сбитый, с выпуклой грудью и мощной шеей, он ловко вынимает из недр своего вещмешка фляжку. Протягивает мне.

– Пей! Чтобы при возвращении выпить!

И я, морщась, с горечью в горле, глотаю спирт.

Это старшина взвода, в третий раз пересекающий границу с пополнением. «Хорошее помнится, плохое забудется» – его слова. Вот только, чему он меня научил, самому не пригодилось. Погиб, от внезапного миномётного огня, ночью, под Пешаваром.

– Ну вот, мороженое растаяло.

Произнесла ты, коснувшись ресниц. Слёзы?

– Ты плачешь? Ну что ты. Что ты?

Мы долго танцевали в тот вечер. Обнимая тебя, охватывая талию, чувствуя колени и грудь, заглядывая в глаза – уверовал, выжил в той войне – ради единственной счастливой встречи. Падало солнце, крик чаек носился над волнами, в блеске твоих зрачков я видел оранжевый цвет моря. И нежное прикосновение твоих пальцев тоже было оранжевым, как твои волосы в апельсиновых лучах.

Вот то платье – на узких лямках, со сборками на груди, обрезанное выше колен,

с волнующим – вниз от пояса – колоколом. Почему я вспоминаю его? До осязания на подушечках пальцев.

Луна втекала в окно бледною рекою, серебрилась тонкая занавеска, за нею чернела вишня и цикады, цикады – непрерывный ночной звон, до небес.

– Их кажется больше чем звёзд.

Сказала ты мне, переводя дыхание.

Окутанный горячим шёпотом, в нервном возбуждении, торопясь, разрушая последнее препятствие, задержал на руке твое платье. Лишь на секунду. Вдыхая обворожительный девичий запах. Снял с запястья часы. Зачем? Боялся поцарапать тебя рубчатым браслетом? Они так и остались на полу, одиноко высвечиваясь фосфористым зелёным глазом. Впрочем, не важно.

Ан-12, словно оступившийся динозавр, провалился так резко, что заснувшие бойцы встрепенулись, озираясь, возвращаясь в реальность, приникли к иллюминаторам.

Горы, горы, с разламывающими ущельями, с беспорядочной жуткой красотой. Также жутко и небо тёмной, глубокой синевы, без единого облачка.

Зубцы скал, громадные осыпи, горизонтальные слоёные рисунки отложений на склонах. Ниточки дорог со шлейфами пыли.

Крыло очерчивает полукруг над вершинами, погружается в пропасть, в полумрак, снова резко теряет высоту, стремительно чертит над выжженной солнцем древней землёй. Мягкий удар, и, сбрасывая скорость, мы катимся, медленней и медленней, и я внезапно понимаю – обратной дороги нет. Что именно с этого момента, каждый из нас не принадлежит самому себе.

И война, жадно раскинув руки, принимает нас в свои объятия.

– Прибыли! Рота! Встать!

Распахивается грузовой люк, и мы, в два ручья вытекаем из чрева транспортника в предвечерний, сухой, настоянный дикими травами, воздух Баграма. На стоянках, в стороне от взлётной полосы, застывшие силуэты эскадрилий истребительной и штурмовой авиации. Вдали слышен шум вертолёта, и в направлении этого рокочущего тревожного звука, навстречу нам, торопливо движется взвод парашютно-десантной бригады. Лица их, потемневшие от солнца, обветренные, даже не поворачиваются в нашу сторону. Я ещё не знаю, что Олег, через полгода вытащивший меня с того света, сейчас среди них, с пулемётом на плече. С равнодушным взглядом от недосыпания, сплёвывая на ходу – «опять салажат привезли», и рукою ощупывая карман, убеждаясь, что сигареты на месте.

– Наверное, хорошо, что мы не познакомились до этого.

Сказав мне это, сжала мою ладонь. В ночном свете, крепко обняв, я долго целовал твои глаза.

– Почему?

– Я бы не смогла жить в паузах между письмами.

– Я бы писал одно письмо утром, другое вечером. Впрочем, действительно, вру.

Ничего бы не получилось. Война не терпит пауз. Война – это ещё

и нелепая смерть.

И довольно. Прости. Тебе надо выспаться.

Вздохнула, улыбнулась сквозь сон. А я долго лежал, слушая свое и твое сердце.

Они, как оказалось, разговаривают между собой. Неслышно, советуясь, и успокаивая друг друга. И не я это придумал.

К завтраку вышла в одной рубашке, колени искрились в солнечных лучах, пронизывали насквозь ткань, высвечивали кончики грудей. Пряно несло из открытого окна утренней свежестью, травой, омытой ночным дождём.

Глаза, и губы, дыхание, быстрое движение руки, стягивающей подол как можно ниже. Боже!

Завтрак пришлось отложить.

Кофе остыл, но омлет мы съели мгновенно.

Залитый солнцем стол. Твои горячие ладони. На вазочку с вареньем села пчела, замерла, вздрагивая крылышками цвета охры, беспокойно вращая глазами.

Ты, глядя на неё, не двигаясь, в легком испуге, распахнув ресницы – прошептала.

– Она, тоже?

И мы долго хохотали в то утро. Пока чайник, задохнувшись от пара, клокоча сверкающей крышкой, не заявил о готовности. Помнишь? Каким невероятно вкусным нам показался кофе.

Население кишлака, что мы окружили на заре – где по разведданным укрылись моджахеды, прошагавшие сотню миль по горам из Пакистана – исчезло.

Все, до единого. Блеяли овцы, доносился собачий лай, дотлевали угольки очагов за дувалами, плавал сладкий запах дыма. Озлобленно кричал ишак, привязанный к древесному высохшему стволу.

Капитан Никодимов, быстро оценив ситуацию, затаптывая окурок в жёлтой пыли, скомандовал.

– Разбиться по двое! Осмотреть окраины кишлака! Искать кяризы!

И увидев наши недоумённые лица, добавил, смягчив тон.

– Подземные ходы так называются. Каналы для воды. Забавные, доложу вам, коммуникации.

И пробасил, напустив серьёзности.

– Никакого мальчишества! Максимум осторожности! Вниз не спускаться! Через час собираемся на восточной окраине кишлака, определимся в дальнейших действиях.