Александр Непоседа - Чайный аромат. Проза

За окном гудел осенний ветер, стучал веткою клена по стеклу, стоял терпкий запах лекарств, но я вдыхал его с особой радостью возвращения забытых ощущений. Противник все рассчитал правильно, узость горного прохода, россыпи мелких камней на склонах справа и слева, вступив на которые вызывается осыпь, сползающая потоком вниз, а возможность прорыва вперед и отхода назад, он исключил подрывом техники с разных концов колонны.

Яркой вспышкой памяти я увидел и услышал, как в момент взорвавшегося мира, вываливаясь из люка бронемашины с автоматом в руках первое, что встало перед глазами, это – черный вывал дыма впереди, жаркое пламя языками разлетается в стороны – взрывались цистерны с горючим – треск выстрелов, грохот разрывов, пулевая дробь сыплется по броне, покрытию дороги и прямо передо мной Володя Соловьев, призванный в тот же день, что и я, внезапно, переламываясь в поясе, валится на колени, роняет оружие и мгновенно теряя привычную крепость тела, слабнет и падает навзничь и я успеваю увидеть вспоротую пулями гимнастерку на его спине.

Бросившись к нему и уцепив его рукою под грудь, я попытался подтянуть его ближе к колесам стоящей и грохочущей пулеметом нашей бронемашины. И когда оставалось два шага, не больше, полыхнуло в глазах с такою силой, что и солнце и горы и небо и мое сознание – померкли. Потом была погрузка в вертолет, перелет до Кабула, далее Ташкент и московский Домодедово, но все эти длительные перевозки, взлеты и посадки самолетов, перенос на носилках и опять поездка в машине скорой помощи – происходили в параллельном мне измерении.

Через полгода, окрепший и посвежевший от крымского морского воздуха я шел по набережной Ялты. Пенился прибой, кричали чайки над пристанью, со стороны маяка в порт входил пассажирский бело-голубой лайнер, слышалась музыка, пахло кофе, водорослями, пряным дымом мангалов, и в этой смеси ароматов я почувствовал неуловимо знакомый запах, повернулся и тут же увидел ее. В утренней ласковой акварели, в полупрозрачном волнующем белом платье, потянувшись на носках, она бросала крошки прыгающим от радости голубям.

За ней, в сверкающей дали плавился горячий свет аквамарина, и море, вздымаясь и опадая горизонтом, не могло никак надышаться этим ослепительным крымским очарованием. Пронизанная солнечными лучами, с дрожащими тенями от листвы на платье и плечах, она была словно всплеск чистоты, нежности и красоты. Локоны свободно трепал ветер, разговаривая с птицами, капризно надув свои губы, она вдруг весело рассмеялась – и я увидел в уголках губ алмазную россыпь.

Вдруг повернувшись ко мне, подняла глаза – и я обмер в потоке льющегося синего цвета. Волшебство этого дня продолжалось под шум набегающей волны и шуршание гальки, на бесконечной набережной – пройдя ее до конца, мы вновь возвращались – и первый ожог, что я почувствовал при случайном прикосновении ее руки, вызвал учащение моего пульса. Все это время, слыша ее голос, дыша ею, я любовался овалом лица, нежным цветом кожи на руках и шее – маленькие ступни обуты в легкие босоножки с мягкой оплеткой ремешков цвета беж – невесомые шаги ее ног волновали меня более всего.

Быстрым движением она поправляет волосы – и я вижу маленькое аккуратное ушко с миниатюрной искристой сережкой. Алис?!

Я иду рядом с нею, повторяя про себя каждую букву ее имени А-л-и-с-!

И встают предо мной страницы исторических эпох, тысячелетия разлуки, прекрасные мгновения неуловимых встреч с нею на хрупких переправах времени, но самым острым воспоминанием – та неудавшаяся попытка разыскать ее среди караванного люда.

Неуловимую синеглазую Алис, с перепутанными ветром локонами и белоснежной улыбкой в облаке муската, шалфея и корицы.

Ты, конечно, помнишь тот вечер. С низким солнечным светом, с летящей паутинкой на фоне высоких облаков, с невесомым июльским ветром, мягкой, дымящейся золотом пылью под ногами.

Тот поворот, манящий волшебством прохладной тени, с густым еловым и земляничным запахом, падающими на мягкую тропу косыми синими лучами.

Я и сейчас вижу след твоей босоножки – врезавшийся в мою память чёрно-белой фотографией. При желании, я отыскиваю её в туманных переулках влюблённости.

Вижу овал и рисунок, напоминающий ёлочку, вмятину каблучка. В долгом шаге через ручей, успеваю увидеть в отражении медленной воды твои ноги, выше колен, до безумного сумрака…

В слабом дуновении ветра, что ласково перебирает локоны у виска, волнует подол твоей юбки, навевает твой аромат – именно такой, легкой, недоступной, до стука в висках – желанной – он падает навсегда в страничку лета, погружаясь и всплывая, вздыхая предутренним сном.

Обернувшись, спросила.

– Как ты жил до меня?

И я, растерявшись, не в поисках ответа, а оттого, что взглянув в пропасть личного одиночества, задумался.

– Небо, наверное, знает, и ты.

И начал целовать ладони. Тёплые, с неуловимым ароматом миндаля в ложбинках пальцев.

– Дурачок!

А сама улыбалась, со счастливой искоркой на губах.

За рекою, за лугами, в небесной дали, клубились фиолетовые тучи. Жёлтыми штрихами стреляли слепящие молнии. Дробью накатывался рокот. В коротких паузах шелестящего сухостью воздуха и надвигающейся грозы, под мгновенно потемневшим небом, с порывами вздрагивающей листвы, среди шёпота разнотравья и бледности испуганных ромашек, с непостижимой тишиной перед очередным восторгом грома, я увидел – тебя.

Такой, какой ни кто, никогда не видел.

Мы сидели за столиком летнего кафе. Не знаю, помнишь ли ты тот жаркий, безветренный день. Официант, молоденький, гибкий, со стрижеными усиками под орлиным носом, принёс нам мороженое и две чашечки кофе. Взглянул на тебя, замораживая время.

Я вспыхнул, взлетая в сладостном жаре предстоящей драки, охватываясь ознобом, до ледяного холода на губах, до хруста на костяшках пальцев.

И ты, мгновенно почувствовав моё состояние – взяла мою руку, поцеловала в щёку.

– Тихо, тихо! Ну что ты. Лучше расскажи мне, что было там?

Наградив моего оппонента равнодушным взглядом. Он сник, и я увидел, что он – совсем мальчишка.

Военный аэродром. Клубы пыли и рёв двигателей. Батальон наш развалился на пыльной площадке под скудной тенью старого платана. Липкая слюна и отвратительная на вкус вода. Жарко так, что плавится позвоночник. Самолёт прибывает через полтора часа.

Володя Соловьёв, мой друг по учебке, рослый, широкоплечий парень, легко отжимающийся на руках от земли 120 раз, с белым вихром над загорелым до кофейного цвета лицом, лениво закуривая третью сигарету подряд.

– Неужели среди этих азиатских просторов нет приличной водки?