Евгений Пинаев - Требуется Робинзон

Константин присел рядом.

В траве сновали кузнечики, шуршали ящерицы. Одна, серенькая, выструилась на солнцепек и замерла возле руки, задрав голову. Ящерка дышала часто-часто, словно от большого волнения, и, задрав мордочку, смотрела на человека, сухая кожица пульсировала ниже подбородка, будто от ударов крошечного сердца, а глаза-бисеринки были по-старушечьи скорбны и в то же время насмешливы. Стоило ему сжать пальцы, как ящерка исчезла – ртуть! Тогда он лёг на спину и закрыл глаза.

Травинки кололи ухо, а возле него настраивал скрипку кузнечик. Ветерок, чуть слышно бормотавший о том, что лето идет к концу, коснулся горячего лба. Словно приласкал рукою отца, погибшего где-то в этих местах, а может, в самом городе или у Греческого мыса, а то и у дальнего, которым на западе заканчивался полуостров, и где погибли тысячи последних защитников русской твердыни, прижатые к морю, брошенные на произвол судьбы…

Мысли бежали по кругу и, возвращаясь вспять, невольно обращались к безвестным солдатам и матросам-черноморцам, чьи жизни оборвались на этой земле, прах которых взрастил эти травы, блеклые мелкие цветочки и неприхотливые одуванчики, создавшие для него, Константина, этот обычный и в чем-то неповторимый день.

Итак, подведем итоги… Что мы имеем на сегодня? Робинзона на обитаемом острове, сиречь на шхуне, замершей в устоявшемся болоте ожидания богатых купцов. Далее: имеем Проню, Генку-матроса с его обещанием помочь Робинзону и парочку людоедов, которые с появлением главного каннибала Дрына будут настроены испортить Робинзону спокойное течение жизни, ибо такова пошлейшая «селяви», что никакая бочка мёда не обходится без ложки дёгтя. Это дано, и от этого не отвертишься, значит надо стоять насмерть, стоять на своем, если не хочешь очутиться в дёгте и, как говорили когда-то, «потерять лицо». Так и запишем в итоге. Успокоился, аритмия исчезла? Вроде. Тогда вставай, подымайся, шагай восвояси.

Константин вернулся к ветхим коконам башен. Едва темнел далекий горизонт, придавленный словно бы дымным небом. Выше дымные полосы тончали, переходили в голубизну, уже процеженную там, где она начала очищаться и набирать силу, чтобы обрести в зените звонкую синеву. За складками мысов угадывался город, а под скалой, на мутно-желтом стекле речушки замерла, будто рыбачий раскрашенный поплавок, шхуна – его твердыня на ближайшие месяцы, месяц, а то и дни. Значит, надо день простоять да ночь продержаться, а уж финал, каким бы он ни оказался, встретить во всеоружии.

Ни Дрына, ни супружеской пары он уже не застал. Поел прямо на камбузе, развлекаемый Проней, торчавшим в дверях. Генка-матрос поднялся лишь к ужину, поскреб по кастрюлям и, не найдя ничего существенного, как и все остальные, ограничился чаем и хлебом с маслом.

– Такова логика кухонной борьбы, – уныло констатировал он, – и нашествие самого прожорливого таракана в нашей округе.

– Я тебя поднимал к обеду, а ты меня послал! – упрекнул его боцман. – Но Варьке я наказал оставить расход на двоих.

– Там и на одного не было, если б я знал… – завиноватился Константин.

– Тут и знать нечего, – ответил Генка. – Проня, давай ключ от гостиницы. Я намерен экспроприировать экспроприаторов в их собственной берлоге. Такова логика унутренней борьбы. И если она началась, началась она не по нашей вине, а раз не по нашей, то и мы вправе залезть в закрома, а завтра предъявить этим камбузным крысам морской протест.

– Только их собственный харч не трогай, – сказал боцман, доставая ключ.

– Личная собственность неприкосновенна и охраняется законом! – торжественно провозгласил Генка. – А что касается продразвёрстки, оставим ее военному коммунизму и историческому материализму. Когда я служил под знамёнами герцога Кумберлендского, даже в ту пору я не покушался на чужую курицу или поросенка, я…

– Пи… травить будешь на Волге, там пресная вода, – оборвал его боцман. – Кто хочет жрать, ты или я?

И Генка отправился пошарить в холодильнике, принадлежавшем экипажу.

Утром Генка-матрос поднялся даже раньше Константина, вскипятил чай и, поджидая Варвару, устроил засаду на камбузе. Проня накануне уехал к себе на Южный берег, так что супруги были встречены, как сказал тот же Генка, «огнём двух орудий». Правда, «орудие» Константина молчало. Инициатива встречи принадлежала Генке, он и встретил Варвару с постным лицом библейского проповедника.

– И я взглянул, и вот механик блед, за ним повариха, имя которой смерть, и дана ей власть умерщвлять нас гладом и уполовником, и мором, и страстями земными. Аминь! – провозгласил он елейным голосом, но «аминь» рявкнул так, что повариха присела, а Санька, замерший за ее спиной, разинул рот.

– Ты чо… Ты чо, Генка? – заюлила Варвара.

– Через плечо! Вчера даже ужина не приготовила – смылась!

– На ужин полагаются остатки от обеда, – заступился за жену механик.

– А от обеда ничего не осталось! Дрын всё подмёл, а Дрын ваш персональный гость. Могли бы угостить бандита из собственных запасов.

– А ты спи больше! – перешла повариха в наступление, оправившись от испуга.

– Не учите меня ж-жшшить! – прошипел Генка. – Когда я служил под знамёнами герцога Кумберлендского, мы таких поварих сажали в мешок и отправляли за борт!

– Ты чего расшумелся, говнюк?! – Санька-механик окончательно пришел в себя и бросился в атаку. – Мы хоть как-то работаем, но работаем, а ты на шхуну приходишь только жрать и спать! И еще строишь из себя невидаль кого!

– Хватит вам цапаться, – вмешался Константин. – А вы, Варвара, если «хоть как-то работаете», то готовьте завтрак. Вот и боцман пожаловал. Его тоже надо кормить.

Но повариха уже пошла вразнос.

– А ты кто таков, чтобы мине указывать?! – завопила, специально коверкая слова. – Ишь, фон-барон! Кость бездомная! Да я НАРОДНЫХ кормила! Мине Андреев Борис спасибочки говорил! Я не ухты-бухты, я самому Симонову подавала на стол!

– Народных кормила, а народ, значит, не желаешь? – подлил масла в огонь Генка-матрос. – Как погляжу, мадам, народу вы способны только гадить.

– Народ?! Где народ?! – завопрошала Варвара, крутя головой. – Ты – народ? Или этот? – её взгляд упёрся в Константина. – На этого народа я завтрева в милицию заявлю: без прописки гуляет! Или этот прыщ – народ? – и ткнула пальцем чуть ли не в глаз боцману.

– А ты – гнида вонючая! – парировал Проня ее эскападу.

– Кто-я-ктоя-ктойя-кто-о? – заверещал повариха, припадая к плечу мужа.

– Гнида-ааа-а! – пропел боцман. – Вонюч-чая-яяя-я!

Санька-механик ринулся к нему, но Константин и Генка-матрос разом загородили Проню. Механик отступил, повариха, взрыдав, убралась на камбуз, а муж поспешил за ней успокаивать и утешать.