Юрий Солоневич - Зона тени

Одиноко было не только в квартире, но и в душе.

«Человек один не может. Нельзя теперь, чтобы человек – один…»

Он включил телевизор и почти сразу же выключил: голоса и музыка из динамика ещё больше подчёркивали пустоту дома. Ничего не хотелось делать: ни готовить ужин, ни раскладывать привезённые вещи, ни читать газеты.

Арсений сел за кухонный стол и стал смотреть в окно. Просто смотреть, не различая ничего, что происходило за стеклом. Он долго сидел, почти не двигаясь, как статуя. А потом, когда на улице зажглись фонари, открыл холодильник, налил из запотевшей бутылки полный стакан водки и выпил без закуски. Это помогло: через полчаса он уже спал, одетый, на диване.

«Волга» в эту ночь осталась стоять под окном.

Наутро Арсений вскочил ни свет ни заря: часы в зале на стене показывали только половину пятого. Было ещё рано куда-то ехать, но снова лечь в постель он уже не мог: нетерпение овладело им, не давая ни минуты покоя.

Он вскипятил чайник и заварил крепкий чай. Этому его научил Микола, который считал крепкий и сладкий чай универсальным средством: пьяного – протрезвит, больного – вылечит, сонного – взбодрит, а нервного – успокоит. Так оно и случилось: приятная теплота разлилась по телу, и ситуация стала казаться не такой уж и безвыходной.

«Двадцатый век на Земле, – думал Арсений. – Со спутника теннисный шарик фотографируют. Так что просто исчезнуть никто не может. Даже если бы захотел – всё равно не получится».

Он не сомневался, что Аня и Оля найдутся. Это его почти не беспокоило. Его беспокоило другое: почему они ушли из квартиры на такое продолжительное время? И выходило, что где-то в другом месте им было лучше, чем у себя дома. Почему? Их никто не обижал. Арсений, конечно, требовал порядка. Но ни разу не ударил ни жену, ни дочь. У Миколы, вон, через день – «на ремень»: то Вика ходит с «фонарями», то он сам поцарапанный. И – ничего. Микола только отшучивается: «На дерево лазил».

Да, конечно, Арсений не вникал в те проблемы, которые могли быть у его жены. Собственно, никаких проблем быть и не могло: деньгами он обеспечивал, по бабам не таскался. Что ещё надо? Не мог же он сидеть с ней вечерами и мотать клубки с нитками. Каждый должен выполнять свои обязанности. Что тут непонятного? Единственно разумное объяснение, которое нашёл Арсений, так это то, что «с жиру бесятся». На работу ходить не надо, корову доить – тоже. Свободного времени – хоть отбавляй. Вот и «подъел хлеб шкуру». Так оно всегда бывает: взвалишь все проблемы на свои плечи, а вместо благодарности – какие-то капризы, какие-то непонятные фокусы. Арсению стало обидно: получалось, что с ним не считались, его не ставили «ни в грош». Что он есть, что его нету…

До семи часов утра Арсений напился чаю, накурился до одури и пошёл заводить машину. В голове шумело, как после многодневной пьянки, и настроение было соответствующим.

«Подождите, куплю я вам новых шмоток на базаре! Будете вы у меня пахать, как папа Карло!»

К тому молитвенному дому, где вчера не было «собрания», он подъехал как раз с первыми посетителями. Арсений вышел из машины и стал у калитки, как контролёр на стадионе. Люди, проходившие мимо, с удивлением рассматривали его, но Арсению было «фиолетово»: он еле сдерживал злость. Минут через пятнадцать к нему подошёл невысокий, седой старичок, поздоровался и спросил:

– Вы кого-то ждёте?

Арсений вкратце описал ситуацию, с трудом скрывая своё раздражение.

– Знаете что, – сказал старичок, – вам нет необходимости стоять у входа – проходите внутрь. Я дам вам стульчик, и вы спокойно сядете у дверей. Вам будут видны все, кто приходит. А то здесь прохладно, да и неудобно. И ещё: напишите мне на листочке фамилию своих родных и номер вашего телефона. Я попробую вам помочь.

Предложение было разумным, и Арсений согласился со старичком. Он написал на листочке из блокнота всё, что было необходимо, отдал старичку и прошёл вслед за ним внутрь молитвенного дома.

Комната, в которой собирались верующие, была довольно большой, рассчитанной на человек сорок-пятьдесят. Вдоль стен стояли окрашенные в коричневый цвет скамейки, а посредине – ряды складных стульев. У торцевой стены стоял стол, покрытый однотонной, тёмно-вишнёвой скатертью. Вместо икон под потолком висели красиво вышитые на ткани цитаты в золоченых багетовых рамках.

Арсений присел на скамейке у входной двери и стал наблюдать за происходящим. Празднично одетые люди разных возрастов – мужчины и женщины, пожилые и дети – постепенно заполняли комнату, рассаживаясь на стульях. За столом сели уже знакомый Арсению старичок и ещё двое мужчин помоложе. Старичок стал что-то негромко говорить, изредка поглядывая в лежащую перед ним раскрытую книгу. И шум в комнате постепенно затих, так что Арсений смог разбирать слова старичка. Но он не вникал в смысл этих слов, а внимательно рассматривал опоздавших, которые тихонько, стараясь не помешать остальным, пробирались к свободным местам. То ли в комнате, наконец, воцарилась полная тишина, то ли старичок начал говорить громче, но до Арсения стали долетать довольно отчётливые, хотя и не совсем понятные фразы.

– Увидев это, я пал на лице свое, и слышал глас Глаголющего, и Он сказал мне: сын человеческий! стань на ноги твои, и Я буду говорить с тобою, – монотонно произнёс старичок.

Арсений последовательно, стараясь никого не пропустить, рассматривал присутствующих.

– И эти сыны с огрубелым лицом и с жестоким сердцем; к ним Я посылаю тебя, и ты скажешь им: «так говорит Господь Бог!» Будут ли они слушать, или не будут, ибо они мятежный дом; но пусть знают, что был пророк среди них. А ты, сын человеческий, не бойся их и не бойся речей их, если они волчцами и тернами будут для тебя, и ты будешь жить у скорпионов; не бойся речей их и не страшись лица их, ибо они мятежный дом; и говори им слова Мои, будут ли они слушать, или не будут, ибо они упрямы, – продолжал старичок. – Ты же, сын человеческий, слушай, что Я буду говорить тебе; не будь упрям, как этот мятежный дом; открой уста твои и съешь, что Я дам тебе. И увидел я, и вот, рука простерта ко мне, и вот, в ней книжный свиток. И Он развернул его передо мною, и вот, свиток исписан был внутри и снаружи, и написано на нем: «плач, и стон, и горе».

Ряд за рядом, кресло за креслом, человек за человеком – Арсений не пропускал ни одного лица.

А пресвитер продолжал свою проповедь, и голос его крепчал, набирал силу:

– … И совершу над ними великое мщение наказаниями яростными; и узнают, что Я Господь, когда совершу над ними Мое мщение.

Ни Ани, ни Оли, ни Марии среди пришедших не было. Дверь в доме оставалась приоткрытой, и Арсений, стараясь не привлекать к себе внимания, направился к выходу. Напоследок он услышал: