Анри Коломон - Альбертик, Виттили, Педро и Метроне в Республике Четырёх. Из романа «Франсуа и Мальвази»

Этим же напитком она хотела напоить того же Альбертика и потому принялась стараться впить свои коготочки в твердую кожицу желтого плода. Альбертик видя что с его подарком мучаются решил помочь, он с живостью стал вытягивать собственную шпагу из ножен!…Никогда бы не подумал что они там так туго сидят. Первый раз в жизни ему доверили шпагу и он нашёл ей применение успешно! И длины руки не хватило, чтобы освободить весь клинок до конца, пришлось прибегать к помощи второй руки и вытягивать ножны. Клементина, которая было успела испугаться необузданного порыва молодца, со вскриком выронила лимон на пол, но за то время, что он мучился, успела так же двадцать раз понять чего он хочет? И в первый же представившийся момент, лимон лежал перед Альбертиком на блюдечке и был порублен им на две части, расколотив при этом и само блюдечко на мелкие фарфоровые кусочки, которых бояться было нечего. Клементина протянула свою легкую белую ручку за половинкой предварительно вознаградив удальство молодца обворожительной улыбкой. Она выжимала Альбертику лимонный сок, а Альбертик желая ее еще чем-нибудь удивить схватил вторую дольку и отправил в рот.

– Ой! Что ты делаешь! С кожурой! – передернуло Клементину, невыдержавшую самого представления.

Но Альбертик выдерживал не кривясь, жвалы его казалось с одинаковым постоянством привыкли поглощать все и толстая кожица перемалывалась со скрежетом, подобно тому как под ножом мясорубки туго и вязко идут мерзлые жилистые куски мяса.

Но слишком большой оказалась долька даже по его рту, или очень уж не хотелось ему продолжать прожевывать вставшую колом кожуру. Рот оказался основательно забитым и движение челюстей все более вязло и замедлялось. Наконец, прожевав остановился и заглох. Вместо этого глаза Альбертика тоже остановились и вылупились, наливаясь кровью. Он все еще крепился и силился держать тон, восхищая этим Клементину до звонкого насмешничества и сострадания.

– Выплюнь! – опомнилась она, поднося к его рту вытянутую ладонь, но куда там! Горло Альбертика обильно залившегося соком лимона схватило в такой спазме и так при этом скриворотило физиономию, что никакая рука, а только пол мог сдержать все то, что сбивая руку Клементины в спазменном наклоне выплевывал и выхаркивал страдалец любви. Выше его жалели и приголубливали гладя и теребя светло-шатеновые вихры. Дали скорее запить.

Выдув все и как видно отойдя, Альбертик единозвучно просмеялся, издав из гортани долгий прыскающий смешок и охотно потянулся как ни в чем не бывало за персиком, но не рукой, а ртом, откусывать. Так ему был скормлен весь персик. Перешел на виноград.

– Кидай, я их буду ловить! – воскликнул он от удовольствия, отсаживаясь на своем стуле в противоположный край столика.

– Лови! – кинула она, стараясь как можно точнее. Взметнувшись в броске надрессировавшийся Альбертик ловко ухватил ягоду ртом на лету и счавкал..

Клементина стала поочередно отрывать виноградины от кисти и кидать на ловлю Альбертику, особенно потешалась над неудачами. И через пару минут разыгрались уже так, что стула Альбертику показалось мало, к тому же он с него слетел, принявшись после ловить стоя. И здесь он допрыгался до того, что подпрыгнув за очередной виноградиной пролетевшей выше, опустился уже потеряв равновесие и упав на спину, больно ударившись так же и дурной головой об каменный пол, не покрытый даже ковром. Клементина бросилась к нему гладить и прижимать зашибленную головушку.

– Это ты нарочно, – плакался Альбертик, вдруг сильно ее ущипнув, и пока она вскрикивала, вырвался из рук дальше, устремясь от нее бегом.

– Ах, скотина! – бросилась за ним Клементина с нежной злостью стараясь догнать и отомстить негоднику.

Но юбки! Как много это дало Альбертику преимуществ, и как ловко ему удавалось уворачиваться от нее бегая вокруг столика и довертуозничался до того, что наскочил своей неповоротливой фигурой сначало на стул. А через него и на столик. Который он свернул и упал на него поверх. Ему дали легкую затрещину.

Продолжая лежать возле присевшей возле него Клементины ничком, Альбертик настороженно поглядев на колени девушки отчетливо вырисовывающиеся на гладко-глянцевой материи платья проговорил голосом потише:

– Во, покажи мне свои сиськи?

– Ты что, Альбертик, это же нехорошо! – возразила она с серьезностью, которую особенно выдают надувшиеся губки, косо заводя половину лица за край спущенных волос.

– Ну тогда давай в колесо играть! – оживился Альбертик привставая с полу, – Я его с собой прихватил! Знаешь интересно! Нужно стараться не пропустить! Мы с теткой все время в него играли!

Но вернемся же к другой паре действующих лиц, оставленных нами в угоду первой, занявшейся сейчас по настоянию Альбертика перекаткой колеса, представлявшего собой ни что иное, как цельную шайбу, друг к другу.

Альбертик, к которому относились благосклонно, уверенный в успехе, потемну приставлял лестницу к балкону и уже залез на две перекладины, когда нагрянувший д’Обюссон, незаметно подскочив сзади, влепил звонкую затрещину по уху и свернул лестницу разворотом ноги, так что сам Альбертик оказался на задней неперспективной стороне, на которой для него и удержаться было трудно, не смотря на все старания его неуклюжей руки с дрожной цепкостью проявленные для удержания при оказии.

– А утром кто к ним лазит бесстыдник! – наставительно прозудел д’Обюссон, пнув убирающуюся ногу, оставшуюся при падении за перекладиной.

Альбертик горестно заскулил, но не от того что ему было больно за ногу, а от того что он узнал в обидчике своего злейшего врага, несмотря на темень раннего утра. От злости и бессилия, которые исказили лицо Альбертика нервной гримасой, поднявшись он накинулся, но не на д’Обюссона а на перекладину лестницы грудью, толкая ее добавочно и руками, и для большей скорости и чтобы уж наверняка прибить её падением, вставая ещё и на нижнюю перекладину всем весом. Но гнев и особенно первый порыв его, всегда плохой советчик: стоило д’Обюссону увернуться из под падающей лестницы, как та же лестница, встав на которую для пущего нажима Альбертик успел потерять равновесие, падая и стукаясь о клумбу подкинула на высоте ноги его самого, так что сам он упал и вовсе с осложнениями. Прежде всего на руку: раздался истошный вопль.

Обе девушки и Клементина и Мальвази выбежали на балкон, напуганные произошедшим. Альбертик с болью в лице сидел на гравии, прижимая к себе руку и покачиваясь, испускал жалобные стоны. Упав он сломал руку, поставив д’Обюссона в неловкое положение оправдываться: – «Он сам»… – хотя он и сделал-то всего плохого что увернулся, и сейчас боясь поднять голову взглянуть в лицо Мальвази, предпочитая вместо ее укоризненной гримаски смотреть удивленными глазами на происшествие, всем своим видом показывал свою непричасность.