Владимир Гамаюн - Рассказы. Повести. Эссе. Книга вторая. Жизненный экстрим

Колькина мать, Катя, о нём ничуть не беспокоится, а на мой вопрос, где сын, коротко отвечает: «Однахо, тайха пошол». Помолчав, добавляет: «С собаками он, ничо с ним не будет, в школу ему осенью, не хочет он, грит, я охотник, и ваша школа мне не нужна, пусть сеструхи, Улька с Полькой учатся, они бабы». Кроме Кольки у Пашки с Катей было ещё пятеро короедов, и все не от Пашки, но он гордился: «Моя баба родила, значит, мои и баста».

В тех местах, в Аллах-Юньской тайге медведей было много, но лето было грибное и ягодное, медведь был сыт и относительно не опасен, да и собаки, больше похожие на громадных волков, чем на обычных лаек, могли отпугнуть любого зверя. У семилетнего Кольки было и своё ружье, пятизарядная «мелкашка» и бердана тридцать второго калибра, правда, он пока предпочитал более лёгкую, мелкокалиберную тозовку. Такой таёжной жизни любой позавидует, только для этого нужно там родиться, впитать это с молоком матери, с детства видеть тайгу, понимать природу, дышать тем воздухом.

С тех пор прошло более сорока лет, но картина якутской тайги, хрустально прозрачного и быстрого Аллах-Юня, стоит у меня перед глазами, и я благодарен судьбе, забросившей меня в своё время в те благословенные места.

Это, пожалуй, самый красивый и грациозный пушной зверёк из куньих, правда, есть ещё у него в родне соболь, колонок, ласка, горностай, хорёк, выдра и даже барсук с росомахой, что совсем уж удивительно. Но ни один из них не сравнится по красоте и нежности меха с горностаем, впрочем как и по жестокости. Не зря у дам высшего света он всегда пользовался бешеной популярностью, а горностаевые мантии веками были только королевской привилегией.

Казалось, горностай небольшой, но он берёт добычу гораздо крупней себя, с лёту прокусывая ей затылок, это его специфический приём, после которого любая жертва уже неспособна к сопротивлению, и самый простой пример. Это – заяц, который задними лапами может вспороть живот даже лисе.

Питается горностай и птицей, и рыбой, не отказывается и от мышей, пробегая за ними под снегом ни один десяток метров. Любит он и кедровые орехи, которые сам не запасает, но зорит запасы белок, бурундуков, обрекая тех на голодную смерть, хотя ему самому смерть от голода, при его хищности и кровожадности, никогда не грозит.

А мордашка-то какая милая, и ни на какого-то монстра он совсем не похож. Вот только в ярости он способен кинуться даже на человека, и рассказ, некогда рассказанный мне старым охотником, о том, как горностай отгрыз ухо спящему у костра пьяному охотнику, я, конечно, принял за анекдот. Но знаю, что самка горностая, действительно, может броситься на человека, защищая своё гнездо с детёнышами, впрочем как и любая мать.

Но я не натуралист и не зоолог, и описание самых странных, всевозможных и невозможных существ, обитающих в разных ареалах нашей страны, я оставляю докам, именно тем, кто и должен заниматься этим делом.

Первый раз я увидел горностая в якутской тайге, когда мы на моторке поднялись со своей базы на Аллах-Юне вверх против течения реки, до своего временного лабаза с продуктами, где нас ждал неожиданный сюрприз. Медведь не только пожрал и попортил почти все наши запасы, но и разворотил весь лабаз, раскатал по брёвнышку и крышу уронил, и как только его гада самого там не придавило. Но делать нечего, вертолёт будет не скоро, рации у нас нет, значит, нужно собирать остатки того, что не влезло в медвежью утробу и было разорвано, растоптано, испоганено, а прямо в центре этого продуктового хаоса была оставлена медвежья визитка, в виде огромной кучи свежего дерьма.

Это его, наверное, пронесло от сгущёнки, банки с которой он прокусил, молоко высосал, а банки расплющил как на наковальне, выдавливая всё до капельки.

В общем картина такая: мешки с мукой распороты, ящики с макаронами разбиты, все крупы на радость бурундукам рассыпаны по земле, сахар почти весь сожрал, но больше попортил, ладно хоть масло растительное уцелело, думаю, что это совершенно случайно. Сигареты и аварийная махорка разбросаны, но мне кажется, что он и ушёл, нанюхавшись табака, лучше бы он сразу нюхнул от души табачища и чихал бы, колотясь при этом о бревно, может, хоть сотрясение мозга схлопотал бы.

Если по-честному, то это случилось не впервой, и этого медведя мы давно знали и даже видели, но на расстоянии выстрела он никогда нас не подпускал. И даже наши ночные охоты на его тропе были беспонтовые, хотя мы честно сидели не одну ночь на высоте, на толстых сучьях деревьев, на небольших площадках, в каком-то подобии гамаков, не спали, не курили – в общем, старались ничем не выдать своё присутствие, но…

Долго мы горевать не стали. В тайге есть олени, много птицы, на мари в озерцах полно рыбы, мы знали Сохатиную тропу, по которой он ходит к озеру на водопой и жрать водоросли, так что добыча мяса, остро не стояла.

Когда мы, собрав всё, что могло пригодиться, нам нужно было сходить за нашим мерином, «грузовиком» Ванькой, а это ещё км пять, и уходя, мы на последок всё хотели обсыпать махоркой, мы вдруг увидели какое-то светло-коричневое существо, очень грациозное и быстрое как молния, я поначалу думал, что это колонок или ласка, но бывший с нами семилетний якут Колька, авторитетно объяснил, что это горностай.

Выпросив у Кольки мелкашку и пару патронов, я попытался попасть в зверька, но только раздавался сухой щелчок затвора, горностай в мгновение ока исчезал, разочарованный я отдал винтовочку Кольке, а он стоял и лыбился своим щербатым ртом: «Ты, дядь Вов, думаешь, что если б я знал, что ты попадёшь в него, разве я тебе дал бы оружие? У него, как и у всех пушных зверьков, сейчас шкурка летняя, а значит, не выходная, и никакой ценности не имеет, понял?

А зимой я приеду с интерната на каникулы и этого горностая добуду капканом или ещё чем, но только не пулей, дурак я чоли, шкурку портить?» – «Колька, кого ты учишь, кому всего семь лет, тебе или мне?» Вот тут-то этот малыш мне и выдал: «А кто, дядь Вов, здесь родился – ты или я? А кто из нас якут – ты или я? А кто из нас меж двух сосёнок заплутает – я или ты? А кто ночью по звёздам ходит как по компасу – я или ты? А с «ветки» кто у нас кувыркается в воду, даже не выстрелив по уткам? А? (ветка – северное название лодки-долблёнки)». Тут мне нечего было возразить этому маленькому, но очень самостоятельному парнишке, для которого тайга – и школа, и дом родной.

Уже через несколько лет, когда работая на Колымской ГЭС, я опять увидел горностая, но уже ослепительно белого. На девственно чистом снегу чётко отпечатывалась строчка его следов, и если бы не его чёрный хвостик, то я навряд ли заметил этого разбойника, почувствовав моё присутствие, он на мгновение обернулся, блеснув бусинками глаз, и исчез под снегом словно его и не было. Я знал, что в погоне за мелкой добычей, например, мышью или леммингом, он способен пробегать под снегом не один десяток метров, и мне было очень жаль, что я не смог разглядеть его в зимней шубке.