Евгений Панов - Час исповеди. Почти документальные истории

На МИ-6 отказ прошел легче благодаря счастливому стечению обстоятельств. Капитан из 4-й эскадрильи готовился выполнять упражнение как раз на выключение двигателя! Психологически и профессионально он был готов, и пережил, может быть, только недоумение, потому что выключение произошло раньше времени и как бы само собой.

Двигатели на вертолетах поменяли. При облете «Аполлона» – так, словно американский лунный корабль, в полку называли МИ-10 – параметры левого, спасшего вертолет двигателя, вышли за пределы нормальных. Двигатель не выдержал перегрузки, «запоролся», но все же в воздухе не подвел. Облет срочно прекратили. Пришлось менять и этот двигатель.

(Забегая вперед.

Командир экипажа больше никогда к МИ-10 не подошел. Потрясение оказалось слишком сильным. Он написал рапорт, и его сняли с должности. Второй пилот отнесся к происшествию спокойно и долгое время был правым летчиком «Аполлона». Борттехник изыскивал любую возможность, чтобы на нем не летать: придумывал неисправности, бегал в санчасть накануне полетов, если был запланирован и т. д. В конце концов он списался на землю, передав «Аполлон» борттехнику помоложе. Бортмеханик поступил честно: открыто заявил, что летать на этом вертолете он боится. Около года его мурыжили, а потом приказом перевели бортмехаником на МИ-6. На «Аполлон» загнали «помазка», попавшего к тому времени в немилость к инженеру.

Вообще, в полку к МИ-10 вложилось отношение опасливое и отчасти презрительное. Хлопот он доставлял много, летал редко, летчики его побаивались. Не зря же, а с явной насмешкой его окрестили «Аполлоном»! Новый борттехник, узнав, что его переводят на МИ-10, целый день ходил по стоянке, сообщал всем новость и смеялся при этом нехорошим смехом.

Печальна участь машины, которую не любят, которой опасаются, на которой боятся летать. В конце концов насчет «Аполлона» выработалось негласное решение: отогнать в 76-ом, когда по плану положено, его на рембазу в Конотоп, а оттуда не забирать, сославшись на то, что некому летать.)

Приказано ходить в шапках.

Вчера достал я из чемодана свою новенькую шапку, из кучи бижутерии, разных аксельбантов и побрякушек вытащил «краба», который показался мне именно тем, нужным, положенным к шапке, вымерил логарифмической линейкой расстояние, нашел середину, проделал ножницами дырку и водрузил «краба» на место.

Иду сегодня утром в столовую, сияю. Здороваюсь на крыльце столовой с сослуживцем. Он вдруг замолкает на полуслове и смотрит на мою шапку. Вид у него забавный: обескураженный и даже обиженный.

– Что это ты прицепил?

– Как что?

– Это же от парадной фуражки, «капуста»!

Я потрясен. Что же делать? Времени, чтобы сбегать домой и сменить железяку, нет. Может, не так и заметно? Нужно на построение, и я иду на плац, чувствуя себя так, будто бы иду без штанов. И все, черт возьми, замечают, смотрят на мою шапку… Или преувеличиваю?..

Подхожу к своим. Вернее сказать, опасливо приближаюсь. Стоят Спиридонов, Градов, Трошкин… Приближаюсь…

Меня замечает Спиридонов, открывает рот и почему-то начинает делать суетливые движения руками. Все оборачиваются и смотрят на меня. И я вдруг с изумлением понимаю, что они не удивлены, что им даже не смешно! Они шокированы. Я совершил святотатство.

– А что? – начинаю оправдываться помимо своей воли. – Видел, что какая-то железка на шапке, но не приглядывался. Взял похожую…

В мое положение все-таки входят. Собирается консилиум, словно у постели тяжелобольного. Решают: «капусту» снять и спрятать, сказать, что «краб» только что сломался, отвалился, потерялся. В строю прячусь, качаюсь, пригибаю голову. Пронесло. После построения несусь домой на велосипеде, меняю «капусту» на «краба».

«Инцидент исперчен». А ведь вышел не просто забавный эпизод. «Краб» на шапке – вещь серьезная. Очень серьезная.

Я случайно нарушил устав, и весь монастырь всколыхнулся, и послушники растоптали бы меня.

Барабаш все подсмеивается над Потаповым:

– Ну и жучок, ну и жучок… Год отсутствовал и при этом руководил комсомольской организацией!

Перезвонов, штурман эскадрильи, секретарь парторганизации и – в отсутствии Кураева – замполит, политический босс, одним словом, сопит над шахматной доской, водит над ней похожими на сосиски пальцами правой руки, левой сильно трет лысину и бормочет:

– Да… жучок… тэк… я – всегда это говорил… тэк… я – сюда, тогда он – сюда, я – так, тогда он… ладно… нет, не пойдет… командир… он так… мы потом об этом поговорим. Так!

Перезвонов делает ход. В шахматы он играет отлично.

Юрка Потапов – штурман-трехгодичник. Выпускник Ленинградской лесотехнической академии. Все они, штурманцы, оттуда. Парень очень общительный и к общественной работе привычный, он на первом году службы с удовольствием согласился стать секретарем комсомольской организации эскадрильи, принялся ретиво за дело… и вскоре недоуменно притормозил. Он всегда вел общественную работу на гражданке. На гражданке, но не в армии! А в армии должность комсомольского секретаря проста. Он на побегушках у политотдела, у комэска, у секретаря парторганизации. В работу общественных организаций привносится железный армейский элемент. Юра Потапов просто исполнял то, что ему приказывали. До остальных комсомольцев приказы доводились под видом «комсомольской работы», хотя и невооруженному глазу видно, что эта работа – точная копия другой работы, которая проводится в Вооруженных Силах, в ВВС, в армии, в полку в рамках очередной компании.

– Зачем ты в это полез? – спросил я как-то Потапова.

– Понимаешь… хотел сделать полезное. Приехал сюда, посмотрел, понимаешь, живут ребята не как люди. Ничем не интересуются. Не хотят ничего. Могут сесть на целый вечер в кресло, понимаешь, и просидеть, прождать, что им кто-то что-то предложит. Думал, понимаешь, культработу наладим, лекции, поездки, солдат в Ленинград вытащим, да и офицеров, этих крестьян, тоже… А получилось… Эта сволочь Перезвонов сел и поехал, давай-давай, а когда говорю – не нужно это делать, неинтересно, грозит: в армии каждый пишет себе характеристику сам, и ты, говорит, такую напишешь – с дерьмом смешаем, уж это я, говорит, постараюсь. А бюро… я один рвусь, бумажки пишу, а им все до лампочки. Защитники родины! По мне лучше никаких не надо, чем такие! Радоваться, когда своему же парню дыню вставляют, своих же ребят подсиживать… Дурак я был, вот и полез…

Может быть, Потапов и сделал бы хоть что-нибудь полезное, что-то из того, что наметил, но стал систематически болеть. Ни свежий воздух, ни обильный харч не пошли ему впрок. То щитовидка, то простуды, то фурункулез… Из первого года месяцев семь провел Потапов в разных медицинских учреждениях, вплоть до главного госпиталя ВВС в Москве. Налетал очень мало, в строй, по сути, так и не вошел. Какая уж тут комсомольская работа!