Александр Мануйлов - Посторонние

– Единственное, что объединяло нас и заставляло общаться, – наш сын. Он смотрел большими и ясными глазами, ловил каждый взгляд. Я знал, что уже много недель мы поддавались молчаливому обману, но обманывали не его, а себя. Дальше все развивалось даже слишком банально, неприлично просто. Мы разошлись, но с сыном я виделся почти каждый день. Когда он начал произносить отчетливо первые слова, я с досадой понял, что не могу слышать этого, вникать в его мир – мир познающего и беззащитного человека. Она совсем не любила его. Ее родители занимались внуком, а она в это время искала новые ощущения. Однажды мы встретились на подпольном концерте общих друзей. Она пришла в обнимку с молодым длинноволосым юношей, крепко держащим ее за талию. Мы не поздоровались, сделали вид, что не знаем друг друга, но мне стало вдруг неприятно, будто кто-то вскрыл написанное мне письмо. Неприязнь быстро прошла. Я вдруг понял, что она бежит от себя, как делал и я все это время.

( – Когда я иду по широкому проспекту, от дома к дому, у меня меняется настроение. Я чувствую странную связь между событиями прошлого и тем, что важно сейчас, в данную минуту. И каждый раз я ищу смысл в том, что навсегда исчезло. Единственным смыслом или его подобием тогда был наш сын. Он рос, а мне казалось, она избегает его, старается, чтобы он не видел ее такой, пахнущей духами, коньяком и дешевыми сигаретами. Я старался чаще бывать у них, разговаривать, играть с сыном, но это не помогало. Он жил в другом мире. К счастью, на кафедре мне все еще доверяли, я читал много лекций, и это отвлекало меня от дурных мыслей. Она все больше гуляла, теряясь в домах культуры и темных спальнях коммуналок. Я узнавал о ней от знакомых. По вечерам, когда я приходил навестить сына, ее никогда не было дома, что очень радовало меня. Удивительно, но теперь было легче не видеть ее, ничего не знать о ней.)

– Однажды, когда я зашел к ним вечером, сын попросил меня забрать его с собой. Я сказал, что должен поговорить с мамой, не представляя, как сообщить ей об этом. Для нее эта новость стала ударом, хотя она знала, что все делает для этого, но из принципа отказалась отдать его мне. Это означало бы, что она проиграла, что ее бросили, а она не привыкла к такому отношению.

Теодор опустил глаза, разглядывая корешок моей книги.

– Хороший у вас вкус, – по-профессорски сказал он.

Я благодарно кивнул и попросил продолжить.

– Дальше? – он задумался на мгновение, будто вернулся в прошлое. – Я не заметил, как прошло пять лет с тех пор, как мы развелись. Физика поглотила меня. Я вел абсолютно холостяцкий образ жизни, совсем без женщин. Иногда по ночам играл на гитаре или слушал музыку, иногда бродил по безлюдным улицам. Как-то весной, кажется, был конец марта, меня пригласили в Москву поучаствовать в конференции. Мой доклад, к удивлению, заинтересовал специалистов. После возвращения мне позвонили из института Иоффе и предложили прочитать там курс лекций. На кафедре меня не хотели отпускать, но выбора у них не было. Так впервые я оказался в Петербурге. Честно говоря, я ни о чем не жалел. Беспокойная чувственность молодости притихла, но окончательно не покинула меня. Равнодушие к неудачам постепенно позволило мне стать таким, какой я есть, а не каким меня хотели видеть. Когда я вернулся в Ростов, в моей жизни появились мелкие прихоти, которые я удовлетворял немедленно. После школы сын забегал ко мне, мы слушали музыку, разговаривали, иногда ходили играть в футбол. Он рос очень быстро, но с возрастом становился похожим на нее. Мы никогда не обсуждали мать, как будто ее не существовало. Так было удобно нам обоим. Лекции, которые я читал, семинары, собиравшие физиков со всего Союза, оказались очень продуктивными. Вскоре я стал сотрудником НИИ. Идея переехать в Петербург захватила меня с первого дня, как я оказался здесь. Близость родной Риги, личные перспективы и богемная жизнь очень привлекали меня тогда. Я гнал прочь мысли о маме и сыне, но они не отступали. На кафедре на меня давили, пытаясь удержать любыми способами, хотя решение уже приняли наверху. Дело оставалось за мной. Я разрывался, в растерянности ходил по ночному городу.

( – Поступки и слова никогда не помогали и вряд ли помогут в отношениях с женщинами. – Безжизненные чучела, – так бы сказал Толя. Наша связь потеряла смысл, и если бы не было ее тела, привычек, проникших и в мою жизнь, пусть я даже этого и не хотел, если бы не места, где мы встречались, не площадь, рядом с которой жили, не наивное знание, что рядом есть кто-то, кого ты, кажется, знаешь, все бы мгновенно стерлось из памяти. И что говорить, если ты уже не бежишь к ней, не чувствуешь ее запах? Все реже спасает воспоминание, пока вы не встречаетесь снова. А дальше только пресыщение, отсутствие ориентиров и снова пресыщение.)

– И на следующий день произошло то, что изменило мое представление о мире. Да, именно так и следует назвать эту встречу. Вот и сейчас я отчетливо помню, как на улице среди толпы рассмотрел своего одноклассника – Толю – одного из тех, с кем раньше мы собирались и играли на гитарах, и он пригласил меня в гости к своему приятелю. Сначала я отказывался, ведь даже и не мог представить, что меня там ждет, но в итоге согласился, лишь бы только отвлечься от собственных мыслей. По его словам, это была любопытная квартира, и вскоре я в этом убедился. Старый кирпичный дом выглядел жутковато: оголенный фасад был покрыт трещинами, двери подъездов открыты настежь, продавленные скользкие ступени пропадали под ногами. Мы остановились у облупленной деревянной двери, через которую сочился запах ладана. Этот странный и незнакомый запах я запомнил на всю жизнь. Открыл нам худой мальчик в поношенных ботинках и мятой рубахе. Он шепотом поздоровался и указал на закрытую комнату. Лицо его было задумчивым и не по годам взрослым. Из комнаты доносился низкий мужской голос, читающий молитвы. Мой друг вплотную подошел к двери и потянул меня за рукав. Все это казалось странным, я засомневался, но в итоге поддался. Небольшая четырехугольная комната была полна народу. Цветные иконы на стенах делали атмосферу еще более камерной. Никто из молящихся не обратил на нас внимания. Мы встали у самой двери и начали слушать службу. Священник пел льющимся голосом, люди синхронно молились, повторяя за ним последние строки. Тогда я не очень понимал, как устроен этот обряд, все казалось мне удивительным, но больше всего поражала энергия, которую я ощущал всем телом. Я вслушивался в каждое слово, произнесенное священником, не осознавая, что он говорит, в чем смысл его речи. Мне захотелось креститься, повторить каждое движение, не упуская ни единого жеста. Отчетливо помню, как священник окропил всех присутствующих святой водой, и люди начали расходиться, а я не мог сдвинуться с места. Тогда он подошел ко мне и пригласил на следующую службу. Не помню, как мы попрощались с Толей, но домой я вернулся поздно. В голове не было ни одной мысли, к чему я никак не мог привыкнуть. Я не спал всю ночь, просто лежал и смотрел в окно на темное небо.