Александр Мануйлов - Посторонние

( – С тех пор как нам разрешили уехать из поселения, в доме стали появляться разные люди, чаще всего мужчины. Они снимали у входа потертые фуражки, подолгу сидели за столом, доставая из черных портфелей бесчисленное количество папок, задавали странные вопросы, а мама тихим голосом отвечала, стараясь, чтобы мы с сестрой ничего не услышали. Она нехотя показывала нас, когда того требовали. Жадные мужские глаза находили нас в темном углу или за печкой, иногда мама шла за нами в сарай. Впрочем, я не очень интересовал их, а вот сестра то и дело краснела, встречая пристальные взгляды, полные грубой похоти. – Красивая какая, – говорил каждый второй, ехидно улыбаясь. – Молоденькая, а уже созрела. Барышня или как там по вашему, фройляйн, – сыпались пронизанные влечением слова. Мама суетливо кивала, боясь смотреть в сторону сестры. Постепенно мы начали собирать вещи, готовясь к отъезду. Как-то раз к нам пришел сотрудник четвертого управления, как говорила потом мама. – Пацан, а пацан, иди, погуляй. – Я посмотрел на сестру: она стояла у окна вся бледная, ее сильно трясло. – Пшел вон, – крикнул он. Я быстро выбежал и пустился к соседям, но их не было дома. Тогда я бросился к школе, проваливаясь в рыхлый снег. По дороге мне встретилась тетя Тая, я был так напуган, что она быстро побежала за мной. Когда мы вернулись, дома была только сестра. Она спокойно сидела у печи, вытирая разбитую губу. – Все нормально, – сказала она глухим голосом. – Что ты тут шороху-то навел, Федька, а? – обругала меня тетя Тая и захлопнула за собой дверь. Сестра больше ни слова не сказала за весь день.)

– У нее была мальчишеская челка, детские юркие глаза, тонкая талия и девственное лицо. Она была чуть старше, чуть мудрее. Мы начали жить вместе в пустовавшей все лето комнате ее бабушки, которая уезжала к родственникам. Очень скоро мы решили пожениться, словно за нами кто-то гнался. Расписались мы торопливо, почти по секрету. Мама не спала всю ночь, когда узнала об этом, а сестре, как и в детстве, было не до меня, она уже собиралась уехать обратно в Ригу к своему любовнику, с которым познакомилась на пляже. Отец был совсем истощен, годы ссылки окончательно подорвали его здоровье. Он ничего не сказал, просто протянул руку и с усилием улыбнулся. Так я стал женатым человеком, не осознавая, что это значит, но уверенный, что знание придет во время совместной жизни.

( – Мы поднялись по широкой лестнице на второй этаж, оставив вещи внизу. Кое-где на стенах виднелись остатки лепнины, у свежевыкрашенной двери висели таблички с фамилиями жильцов и звонки. – Как ее по мужу-то? – произнесла вслух мама, пытаясь вспомнить фамилию племянницы. Мы с сестрой безучастно стояли в стороне, разглядывая отполированные перила. – Почти как у нас дома, – грустно произнесла сестра и провела рукой по гладкой поверхности. Так и не вспомнив фамилию, мама позвонила в первый попавшийся звонок. Послышались шаркающие шаги. Дверь открыла сухонькая старушка, завернутая в старомодный халат. – Вы к кому? – подозрительно щурясь, спросила она. – К Вале, – устало ответила мама. – Ее нет! – отрезала старушка и собралась захлопнуть дверь, но мама схватилась за ручку и потянула дверь на себя. – Это еще что? – взвизгнула старушка. – Мы приехали к Вале, она знает, просто вышла, наверное. Пустите, пожалуйста, мы с дороги, дети устали, – пролепетала мама. – Ничего не знаю, – огрызнулась старуха и снова потянула дверь на себя. Мама отпустила ручку и обреченно попятилась. Вместе мы спустились вниз и сели на скамейку, отодвинув вещи в тень. Жара в Ростове стояла невыносимая. – Что вы тут делаете? – послышался чей-то звонкий голос. – Валя, Валечка, – встрепенулась мама и бросилась к молодой девушке в ситцевом платье. Они тут же обнялись. – Почему вы тут? – не унималась Валя. Ее смуглое, слегка переспелое тело казалось воздушным в легком летнем платьице. Роскошные льняные пряди волнами опускались на плечи и спину. – Нас не пустили, – с обидой в голосе сказала мама. – Странно. А кто? – Какая-то злобная старуха, – вырвалось у сестры. – Ах, это Клавдия Сергеевна, она всегда такая. Какие вы большие уже, – пропела Валя, обняв нас по очереди. Мы поднялись наверх и оказались в узком коридоре. В углу у двери стоял маленький столик с черным телефоном, а рядом – старый стул с разодранной обивкой. Мы прошли по темному коридору почти до самого конца и оказались в огромной комнате, похожей на наш школьный класс. – Пришли, – радостно сказала Валя и опустила наши крепко связанные мешки. Уставший я сел на венский стул у шкафа и рассеянным взглядом скользнул по двадцатиметровой комнате: старинная люстра, пианино в углу, полки с книгами, проигрыватель, зеленый торшер, гипсовая копия «Амура и Психеи». – Сюда передвинем шкаф, чтобы отделить вашу часть от нашей, – с энтузиазмом произнесла Валя. – Спасибо тебе, мы ненадолго, – почти шепотом сказала мама и устало опустилась на стул. – Ходят тут всякие в обносках, предупреждать надо, – послышался старческий голос из коридора. Валя снисходительно улыбнулась и начала разбирать вещи.)

– Поначалу все шло отлично, мы не уставали радоваться, наслаждаться друг другом. Вместе просыпались, вставали, завтракали, я провожал ее до работы, сразу же встречал после нее, мы шли в магазин, покупали простую еду, чтобы не надо было долго готовить, ужинали, гуляли до полуночи и были уверены, что так и пройдет вся жизнь. Наука, в отличие от музыки, аккуратно вписалась в мою жизнь, выбор был сделан, и как казалось тогда, он был окончательным. Да, но эти сумасшедшие концерты, слава в определенных кругах, даже гастроли… Гм, но дело, вероятно, не в этом. Ее горячее тело по-прежнему плотно прижималось, я чувствовал, как она глубоко дышит во сне, я был уверен, что мы смотрим одни и те же сны, думаем одинаково, мечтаем. Но совсем незаметно пропадает бдительность, исчезает потребность прислушиваться к каждому слову, голос становится привычным и кажется, что бояться нечего, можно забыться и остановиться во времени, обмануть его. Что-то меняется, вырывается наружу из нас и не возвращается, делая двоих чужими, охладевшими и совершенно пустыми. Как-то раз она не вернулась с работы, еще с утра попросив, чтобы я не встречал ее, потом настояла, чтобы я не задавал вопросов, не трогал ее, а однажды запретила прикасаться к ней, после чего я перебрался на раскладушку, стоявшую в другом конце комнаты. Она не хотела ничего рассказывать, говорила, что просто устала, что ей нужно отдохнуть, но вскоре призналась, что не готова к браку, что мы поторопились, совершили ошибку. Да еще и эти поклонницы. Но ни разу за время наших бесед она не поинтересовалась, что думаю я, каково мне слушать ее сухие фразы, понимать, что женился я совсем на другом человеке. Честно говоря, в один из вечеров, когда она пришла сильно пьяной, я чуть было не ударил ее. Тогда она сказала, что я перестал вдохновлять ее, живу в своем мире, а ее жизнь сделал серой и однообразной; постоянные поклонницы стали ее раздражать, ребятам из группы она никогда не нравилась, да в общем-то мы сами старались держать наших женщин на расстоянии от группы, знаете, как это бывает. Так в ее глазах из привлекательного мужчины я превратился в занудного старика, вечно требующего выполнять свои пожелания. Она говорила грубо, постоянно смеялась и корчила рожи, пошло хихикая в ответ на мои объяснения. С тех пор я приходил домой, еле держась на ногах: вспомнил старую компанию, друзей и подруг, которые неожиданно покинули мою жизнь и вдруг вернулись спасти от безысходности. Я начал считать дни недели – жил от выходных до выходных, потому что по пятницам мы играли, а потом начинали пить, я оставался на ночь у кого-то из друзей, либо скромно засыпал на скамейке в парке – ночи все еще были теплыми. К воскресному вечеру деньги у нас заканчивались, мы расходились по домам. Это было самое сложное время. Понимая, что предстоит увидеть жену, я начинал ненавидеть нас обоих. При этом я понятия не имел, чем она жила, чего хотела. На все вопросы она отвечала односложно, сердилась, делала замечания, что я уже спрашивал ее об этом, но ни разу так и не ответила. Я боялся уйти первым, мне казалось, что я бросаю ее, такую одинокую в этой ситуации. Оставалось только ждать.