Александр Мануйлов - Посторонние

– Когда отец вернулся, мы жили уже в Ростове. Он пытался сделать из меня инженера, чтобы не пришлось заниматься тяжелым физическим трудом, который он возненавидел после ссылки. Впервые я открыто решил не следовать чужой воле: я никогда не понимал, что может быть интересного в чертежных кабинетах проектных бюро, в которых собирались люди в одинаковых пиджаках, синхронно включали лампы над огромными кульманами и не отходили от них весь день. Отец злился в ответ, пытался убедить меня, что физика – это чистой воды юношеский романтизм, он скоро пройдет и мне нечем будет заняться. Но я не слушал его, молча уходил, а мама всегда старалась помирить нас после этого. Физика привлекала меня в старших классах больше, чем другие предметы. Однообразные уроки истории, скучные учебники по литературе, пропитанные идеологией коммунизма, вызывали во мне грусть. И только учитель физики умел сосредоточить мое внимание от первой и до последней минуты урока. Тем более, математика, физика – это абстракция, мир цифр, формул, который всецело поглощает тебя, позволяет убежать от действительности, забыться. Вместо того чтобы нестись с ребятами на перемену и гонять дырявый футбольный мяч на пыльном школьном поле, я подходил к учителю и задавал ему вопросы, на которые он охотно отвечал. В девятом классе он давал мне отдельные задания на дом, чтобы я мог изучать интересующие меня темы. Счастливое время.

( – Сестра училась в выпускном классе, у нее стали появляться первые поклонники из соседних поселений. Ее улыбчивые губы, скользящий взгляд и быстрая походка выдавали порывистый и неспокойный характер, отличавший ее от всех остальных. Изящные, не испорченные работой руки, стройная подвижная фигура, красивое лицо. Рано утром мама уходила на сбор урожая, мы с сестрой шли в сельскую школу, но я всегда возвращался раньше – наш дом не запирался. Иногда я слышал, как мама ругается с сестрой, заставляя ее сидеть дома и помогать. Мать опасалась, что дочери немца опасно появляться в одиночестве, тем более, отца не было с нами. Но сестра гуляла с парнями, не обращая на мать никакого внимания. Как-то раз я вернулся из школы раньше обычного – наша учительница заболела, заниматься с нами было некому. Открыв покосившуюся калитку, я сразу заметил, что дверь в сарай приоткрыта, хотя мама всегда заставляла нас закрывать ее на засов. Я испугался и рванул в дом. Кинув на кровать свой школьный мешок, я припал к окну, впиваясь глазами в сарай. Сердце колотилось, по телу бегала мелкая зыбкая дрожь, виски стучали, отчего становилось еще страшнее. Глубоко вдохнув затхлый воздух, я решил подкрасться к сараю. Мутно-желтые лужи, поникшая трава и вмятины от чужих сапог заставили меня дрожать еще сильнее. На цыпочках я добежал до сарая и замер. Из сарая долетал чей-то слабый стон и слышался непонятный шорох. Пригнувшись, я подошел к двери и присел на корточки. В тусклых пятнах света я разглядел два сплетенных тела. Это была сестра и Васька, приходивший по вечерам рубить дрова. Ее ноги были сильно разведены и согнуты, сапогами она упиралась в подгнившие доски, сложенные у стены. На ней лежал Васька, он тяжело и часто двигался, словно стараясь втиснуть сестру в пол, его круглый голый зад поднимался и опускался, одной рукой он держался за плечо сестры, другой за край дровницы. Ее тело сильно извивалось – я никогда не видел ее такой. Застыв на мгновение, я ощутил сильное волнение, от которого мне стало не по себе. Я осторожно встал, прокрался обратно в дом и притворился, что сплю. Вскоре я услышал скрип двери, затем шепот и шаги. Калитка закрылась, сестра вернулась в дом. Она подошла к кровати, внимательно посмотрела на меня и снова ушла. Следующую ночь я почти не спал, думая о сестре и Ваське. С возрастом это воспоминание переросло в нескончаемое влечение, которое настигало меня везде: в затхлой аудитории, набитом трамвае или в тесном переходе, соединяющем две части разрезанной пополам улицы. Оно засело глубоко внутри, заставляло меня вглядываться в прохожих, искать намек в случайных взглядах и терпеть, пока есть силы не выплеснуть его наружу, а дальше наступало равнодушие, безразличное спокойствие, усыпляющее любое желание.)

– На юге время идет медленнее, чем бы ты ни занимался. Короткие ночи, встреча рассвета и темные вечера, прогулки по остывающему от дневной жары городу. Все складывается равномерно в твоей жизни, ты не задаешь лишних вопросов, тревожные поиски растворяются в теплом воздухе, и ты делаешь то, что собираешься сделать именно сейчас, в данный момент. Совершенно незаметно я оказался в институте, как будто это случилось само собой, и любимая физика перестала быть фоном. Со временем я увлекся настолько, что удовольствие от прежних радостей уже не насыщало меня, наука все больше проникала в мою жизнь.

( – Зима наступила уже в конце октября, наш двор так сильно замело, что приходилось проделывать лазы в снегу, чтобы добраться до калитки. Стекла покрыл толстый слой льда, в доме был полумрак. Мы с сестрой топили печь, прижимаясь к теплым кирпичам, лежащим у печки. Мама стала уходить по вечерам, а возвращалась уже ночью, медленно раздевалась и бесшумно ложилась. От нее сильно пахло духами, а сестра говорила, что еще и вином. Мама рассказывала, что ходит на собрания, но сестра ей не верила. А когда я спрашивал, что она делает на собрании, мама всегда отвечала, что помогает папе вернуться. – Но папа далеко, – волновался я, а мама говорила, что она делает это на расстоянии. Однажды я ждал сестру у школьного крыльца. Мимо проходили тетя Тая с племянницей – первое время мама работала в их колхозе. – Глянь, сынок ее, Федька. – Теодор, – обиженно поправил я. Они рассмеялись и пошли дальше, не заметив, что я увязался за ними. – Эти столичные гэбэшники месят ее, как тесто, по очереди, дом прям трещит. – Во блядище, а! – Мне показалось, что они знают что-то важное, и я вернулся к крыльцу, все рассказал сестре. Она молчала всю дорогу, а когда мы сели за стол, расплакалась и пробурчала сквозь слезы, что все это вранье. Много лет спустя к нам в Ростов приехала мамина двоюродная сестра. До утра они сидели и плакали на кухне, а я слушал, лежа в полусне в кровати, что приходилось маме делать, чтобы нас не забрали, чтобы нам разрешили ходить в школу, чтобы у нас было свое хозяйство.)

– Но я жил не только наукой. Еще одной стороной моей жизни была музыка. Однажды я оказался в просторной прокуренной комнате одноклассника, жившего на окраине Ростова. На полу, стульях и диване сидели пестро одетые ребята и девушки, в углу двое громко играли на гитарах, выкрикивая слова на английском языке. Я уселся на пол по-турецки и внимательно наблюдал, как высокий парень в клетчатых штанах, красном пиджаке, натянутом на белую майку, с узким бледным лицом размашисто ударял по струнам гитары, иногда срываясь на хрип. Я слушал этого парня как завороженный, не в силах оторвать глаза от его худых пальцев, пережимавших струны лакированной гитары. Он пел просто, не заботясь ни о чем, не обращая ни на кого внимания. Этот вечер ворвался в мою жизнь быстро и решительно, стерев ностальгию по детству в Риге. Из-за возраста меня не взяли в музыкальную школу, зато обнаружили абсолютный слух. Мама нашла мне учителя, у которого я занимался три раза в неделю. Вместе с музыкой меня безудержно влекли девушки. Я кипел тайно, не заявлял о своих чувствах, пока не достигал предела – когда уже не важно, что она тебе ответит, ты просто идешь и выкладываешь все. И так превращаешься в неврастеника, который полностью зависит от нее и уже не может скрыть этого. Время между встречей и ответом превращается в кошмар, который преследует тебя и в теплой постели, и в загаженном сортире, и в темном дождливом переулке. Конечно, не все способны оценить такой порыв, многие пугались, либо от полной неожиданности стеснялись в ответ. Но гитара всегда спасала, уничтожала дистанцию. Так я и женился, не вполне понимая на ком, окруженный иллюзиями со всех сторон.